Влад Костромин - Воробьиная ночь. Карловка-3

– И что вышло?

– Вот это и вышло…

– Что «это»?

– Положил яйцо под лампу. Через три дня вылупилась какая-то птичка. Щегол, не щегол. Чиж, не чиж. То ли скворец-переросток, то ли дубонос-недоросток. Одно было ясно, что не дятел. Сидел, клюв разевал и пищал так умильно. Начал я его кормить. Жучков всяких и червячков ему ловил. Он жрал как прорва и рос быстро, хотя так и не понятно было, что за птица.

– Кукушка Мидвича, – задумчиво произнес я.

Дядя настороженно посмотрел на меня, но уточнять, что за Мидвич такой не стал. Перевел взгляд на ставню-дуршлаг и продолжил:

– Ходил за мною по дому и по двору. А потом заметил я, что он телевизор смотрит.

– В смысле, смотрит? Сам включает и смотрит?

– Да нет. Когда я смотрел, то и он наблюдал. Сядет так и то одним глазом в экран глядит, то другим. А потом стал я замечать, что когда он на заборе сидел и пел, то к нему воробьи и вороны прилетали и вокруг сидели молча. Посмотришь – прямо как концерт какой.

– А по пению, что за птица? – опять попытался я внести ясность в происхождение птички.

– Да не поймешь. Вроде как одной птицей поет, а потом вроде как другой. А временами вообще на искаженную человеческую речь похоже было. Причем на воробьев и прочую пернатую мелочь кричал он: «Чвиккеры, чвиккеры», а на ворон и галок: «Клюверры, клюверры».

– Так он еще и различал их, что ли? И кстати, а с чего вообще ты взял, что это самец?

– Да хрен его знает, но мне почему-то казалось, что это он. Начал он по всей деревне летать и прочие птицы стаями за ним. А потом стали кошки пропадать в деревне.

– И много кошек пропало?

– Все и пропали. А потом петух Степанов, попытался напасть на него. Дрянной был петух, драчливый.

– Был?

– Нашли его у Степана во дворе. Без головы и изрядно поклеванного. Степан как увидел, взбеленился и шандарахнул из ружья по сидящей на раките вороньей стае, – дядя замолчал, погрузившись в себя.

– И? – не выдержав затянувшейся паузы, поинтересовался я. – Дальше-то что было?

– Дальше? – переспросил дядя, недоумевающе посмотрев на меня. – Дальше?

Он не глядя взял бутылку и налил нам по стакану.

– Земля ему пухом. Помянем, не чокаясь, – опрокинул стакан в себя и вновь погрузился в раздумья.

– Кого помянем?

– Известно кого… Степана. Сгорел двор его той же ночью. А над пожаром птицы кружились.

– А что, у вас тут много ночных птиц?

– Выходит, что много… – опять погрузился в тяжелые думы.

Подождав минут пятнадцать, от нечего делать следя за танцующими в лазерах лучей пылинками и даже став замечать в их движении ритм некой не слышимой музыки, я решил что будет вполне вежливо продолжить столько внезапно прервавшийся разговор и вновь разлил по стаканам.

– Короче, всех тех, кто попытался уйти из деревни мы больше не видели, – очнулся от звука наполняемых стаканов дядя. – Тех, кто остался, но пытался ходить в лес – тоже больше не видели. Во всяком случае, живыми. Голова бабки Дарьи, которая затеяла после всего этого кур рубить, две недели провисела на заборе. Потом только они ее убрали.

– Они? Кто они?

– Птицы, – озвучил парящую в воздухе догадку дядя. – Так и живем теперь. Я да две бабки уцелевших. В лес не ходим, доедаем прошлогоднюю картоху. Они нас не трогают.

– А это как же? – указал я на ружье и винтовку.

– А что толку против целой стаи? Больно дробь-то с картечью поможет? От «винтаря» вообще пользы в этом деле никакой, – пожевал картофелину. – Супа хочется. Грибного, – произнес неожиданно. – А тебя кто послал сюда?

– Послал?

– Не просто так же ты вдруг о родственнике вспомнил, – усмехнулся, окидывая меня взглядом, внезапно ставшим очень цепким. – Были тут до тебя. Крепкие ребята с автоматами. Послушали, посмотрели, не поверили, и пошли в лес. Больше мы их не видели. Одна машина от них осталась. За сараями стоит. Ваши были?

– Нет, моих тут точно не было, – прикидывая как буду выбираться из этого Хичкоковского кошмара, взял ружье и стал внимательно его осматривать. – Клюйстеры, мать их куриную за ногу. Я тут сам по себе. Соскучился просто, – вспоминая слова: «Не можем мы своих туда послать, нет пока причины», ответил я.

– Ну, ну.

– У меня консервы есть, колбаса и рыба сушеная. В сумке, – внезапно вспомнил я и, положив на кровать ружье, стал выгружать на стол прихваченное съестное.

Дядя жадно выхватил пакет, рванул шуршащие края и шумно вдохнул рыбный дух.

– Спасибо, сынок, – то ли повело от водки почти натощак, то ли действительно пробило на благодарность.

Машина… Он сказал, что здесь есть машина?!

Через полчаса дядя заснул прямо на столе, положив «винтарь» под голову. Раскуроченные ошмётки еды дополняли картину. Интересно, а почему меня не тронули? – положив посапывающего дядю на кровать и на всякий случай разрядив винтовку, принялся за обыск, неспешно двигаясь по часовой стрелке от входа. Паспорт, еще советские деньги, ваучер… А вот это уже интереснее: развернул тряпку, вдохнув аромат ружейного масла. ТТ, довоенный еще, но как новенький. Дядя запаслив, как умудренный жизнью хомяк. Вынул обойму – полная, выщелкнул патрон, понюхал. Передернул затвор, нажал курок. Работает. Зарядил ствол и сунул сзади за ремень. Приятная тяжесть придавала уверенности. Дальнейший обыск ничего интересного кроме пятка медалей и Георгиевского креста не принес. Ничего себе, интересно, откуда он у дяди? Снова взял паспорт и посмотрел дату рождения. Дядя то старше, чем я думал, но не настолько. А вот что паспорт до сих пор гражданина СССР гораздо бОльший вопрос. Вернув находки по местам, решил прогуляться и пошёл во двор, минуя две скрипучие двери. По пути подхватил висящий на гвозде в сенях рюкзак. Неизвестно, что на самом деле происходит. Мало ли что выдумал спившийся старик.

На улице было по-весеннему солнечно, а зелень пробивалась даже между досками крыльца. Видимо, дальше него дядя выходил редко. Хмыкнул, заметив на речной гальке в бочке следы царапин. Неглубокие, иногда всего лишь с точку, будто кто-то, пытаясь расписать ручку, тыкал ей куда ни попадя.

Опять тишина…

Решив, что в случае опасности отсижусь в одном из заброшенных домов, двинулся вперёд. Было странно признаться даже себе в том, что мной двигало. Любопытство? Или для нормального человека отсиживаться, ожидая неизвестно чего, было страшнее? Но это не всегда так, даже если посмотреть на дядю. Но камни же как-то он натаскал в бочку… Или не он?

Пробирался по пустующей деревне, приминая некошеную траву. Избы снисходительно посматривали пустыми окнами, но некоторые были с закрытыми ставнями. Интересно, где там остались люди? С такими мыслями я наткнулся на неё.

Женщина в синем платке несла вязанку хвороста, закинув на натруженную спину в красной кофте.