Олег Колмаков - Гарем ундер-лейтенанта Говорова

В общем, моряки, отпущенные на берег, ни в чём себя не ограничивали. Пили, гуляли, играли, искали доступную любовь. Ну, как ещё могут отдыхать люди, большую часть своей жизни, проводившие в открытом море, в замкнутом пространстве своей шхуны, на протяжении многих месяцев созерцавших одни и те же лица членов своей команды.

– …Ребята, к как вам вон та белокурая цыпочка? По-моему, вполне себе ничего… – мечтательно произнёс молодой человек в военном камзоле. Причём, данная фраза была произнесена им на чисто русском языке, да ещё и с Вологодским говором.

Именно так. Среди всевозможного европейского многоголосия, как-то совсем уж неожиданно прозвучала непривычная для данных мест славянская речь, к которой только-только начали привыкать, как датчане, так и голландцы с англичанами. Четверо русских офицеров, нынче были отпущены с фрегата «Полтава» на берег. В то время, как вышеупомянутую блондинку, которая в компании с иностранными моряками о чём-то мило щебетала по-немецки, подметил Семён Лазарев, молодой человек двадцати четырёх лет отроду.

Невзирая на свой юный возраст, Семён занимал на «Полтаве» должность корабельного комисара. Прошу учесть, что грамматической ошибки здесь вовсе нет. Именно так в начале восемнадцатого века именовался один из младших офицерских чинов. Корабельный комисар отвечал за продовольственное, вещевое и денежное снабжение; занимался учётом, контролем и выдачей всего вышеозначенного. Лазарев являлся непосредственным начальником купоров и ботелеров. По-современному, корабельный комисар был одновременно начпродом, начвещем и начфином корабля.

– Ты прав, Семён. Барышня, и впрямь не дурна собой… – согласился с Лазаревым, Мирон Русаков. – … Однако чтобы провести с этой милашкой ночь, для начала её следует отбить у того голландского капитана, за столом которого она нынче пьёт пиво. Примерно полгода назад, я имел честь, видеть этого самого голландца в бою со шведами, потому и не советую я кому-либо перейти данному господину дорогу.

Двадцати семилетний Русаков, в данной компании был не только старшим по возрасту, но и по должности. Лейтенант пятидесяти четырёх пушечного парусного линейного корабля «Полтава». В ряде статей Устава, данная должность так же именовалась, как порутчик (и вновь, нет никаких опечаток или грамматических ошибок). Лейтенант являлся помощником капитана. Говоря современным языком, в те времена лейтенант значился вахтенным офицером, начальником вахты, то есть, части экипажа, несущей корабельную службу в данный отрезок времени.

Компанию Семёну Лазареву и Мирону Русакову, ныне составили Глеб Демидов и Герман Говоров.

Двадцатишестилетний Глеб на фрегате «Полтава» занимал должность констапеля. Констапель – младший офицерский чин. Если быть более точным, то начальник артиллерии. По Уставу констапелю запрещалось вмешиваться в действия офицеров корабля. Он занимается исключительно артиллерией. И только в случае выхода из строя всех офицеров судна (штюрмана и шхипера) вступал в командование кораблём. Констапель отвечал за пушки, пушечные станки, ядра, гранаты, книппели, порох, насыпки, пыжевники, мерки пороховые, весы, гири, банники, картузы пороховые, клинья, тали. Именно он проверял качество пороха, размер и вес ядер, обучал прислугу при пушках, распоряжался людей по пушкам. В бою констапеля управляли огнём артиллерии корабля.

Наконец, Герман Говоров – молодой офицер, которому только-только исполнилось двадцать четыре года. На «Полтаве» он занимал должность ундер лейтенанта (в ряде статей именуется также подпорутчиком). То есть, младший помощник капитана. По порядку вступления в командование кораблём, при выбытии офицеров корабля из строя, последний из строевых офицеров. В этом отношении стоит выше констапеля, корабельного комисара и корабельного секретаря.

Компания русских офицеров уж битый час блуждала по узким улочкам Копенгагена в поисках более и менее тихого уголка в каком-либо питейном заведении с отдельным, чистым столиком.

Объединяла их не только служба Отечеству, принадлежность к одному флоту, кораблю, языку, вере. Но и, конечно же, молодецкий задор, удаль, азарт, желание приключений, стремлению к новизне и романтике. Они были в том самом возрасте, когда кажется, будто бы, всё тебе по плечу, когда кипит кровь и нет предела твоей внутренней энергии.

Ещё пять-семь лет назад никто из них, не смел, и мечтать о службе на офицерской должности и уж тем более, о путешествии к далёким землям Голландии или Дании. Однако, согласно упоминаемым ранее словам Пётра Великого: «небываемое бывает».

– Друзья, а ведь ещё пару лет назад, я учился в этих краях… – вдруг спохватился Глеб Демидов. – …Пойдёмте со мной, и знаю здесь одно весьма тихое и уютное местечко.

– Помниться, и мне проходилось учиться в здешней флотской школе… – усмехнулся в ответ Мирон Русаков. – …Однако по портовым трактирам с матросами и шлюхами, я вовсе не шлялся. Далее прибрежной черты мне и в голову не приходило отлучиться.

Тем не менее, предложение Демидова показалось сослуживцам весьма и весьма заманчивым, потому и потянулись молодые люди вслед за Глебом. Да, собственно, и деваться-то им было, попросту некуда – уж лучше довериться более знающему товарищу, чем попусту таскаться по чужим тупикам и непонятным закоулкам.

Вдоль прибрежной черты офицерам пришлось пройти порядка восьми кабельтовых, дабы найти ту самую харчевню, о которой ранее говорил Демидов. И действительно, это было вполне пристойное заведение, без пьяной толпы матросов и более и менее чистым залом.

К тому же, долгий путь был компенсирован ещё и добротным пивом и отлично прожаренным куском баранины.

Присели за отдельный столик, выпили за здравие Российского флота, потом за царя-батюшку. На душе повеселело и, как-то совсем уж незаметно, потянуло офицеров на фривольные и весьма скользкие мысли.

– Я тут вспомнил ту белокурую немецкую бестию… – в самый разгар пирушки заговорил Герман Говоров.

– Что, дружище, зацепила красотка? – усмехнулся в ответ Глеб Демидов.

– Я не об этом. Хочу поговорить о таком явлении, как продажная любовь.

– Честно сказать, я и сам удивляюсь, насколь глубоко коммерческий интим проник в жизнь цивилизованной Европы… – поддержал разговор Русаков. – …И уж в который раз убеждаюсь в лживости европейской морали.

– Ты сейчас о чём? – попытался уточнить Демидов.

– О том, что с одной стороны общественность большинства европейских городов продажную любовь осуждает. С ней вроде бы, как борются… – поспешил пояснить Мирон. –…С другой стороны, из соображений «меньшего зла», данное явление оправдывается, регламентируется и упорядочивается. Более того, даже церковь готова закрыть глаза на этот богохульный разврат.