Роман Родионов - Мокрый сентябрь

Так, постепенно и неожиданно, южная часть побережья Восточной стороны стала на порядок выше уже исчерпавшего себя севера. Часть населения Скатного, потерявшая места в порту и не сумевшая найти себе ремесла лучше рыбной ловли, утекла в Авдотьев, где по счастливому стечению обстоятельств были необходимы свободные руки на сбор кофейных зёрен. Жители были согласны на любой заработок, даже на любой вид работы, а освоение дела не вызывало особых затрат и усилий. Постепенно происходило развитие технологии производства, и ручной труд заменился машинным, но трудовой коллектив не потерял работы, а был переквалифицирован на собственные средства, половину из которых компенсировал «Коффплекс». Часть добросовестных трудяг смогла набить себе стаж, достаточный, чтобы работать не на плантациях, а переместиться на производственный объект. Компании всегда были нужны профессиональные руки, и здесь как сами рабочие, так и главные руководители проекта, снова ушли в плюс. Именно грамотный подход к организации производства, а не воля случая, привели компанию к успеху и последующему развитию.

Сейчас Авдотьев является крупнейшим прибрежным городом во всей Восточной стороне. А Скатный, некогда бывший таковым, утратил своё влияние и превратился в опустевший и никому не нужный, но красивый и известный своими строениями городишко, жители которого теперь богато не живут, а, в основном, выполняют ту же работу, что и другие жители тысячей подобных городов. Теперь он стал таким, по сравнению с громадами Авдотьева. Рыбный промысел сместился обычным городским ремеслом, вперемешку с сельским.

Любознательный мальчик Рим в одно время был заинтересован в прошлом Скатного и его изучении, тем более что его семья – отец и мать, оба уроженца города – живут здесь давно. Позже мальчик поймет: они почему-то не стремились рассказывать об ушедшем. Наоборот, скрывали за плотной ширмой нечто, не доступное ни глазу, ни сознанию. Возможно, таким образом, не хотели мириться с тяжелыми временами, ими пережитыми. Или причина состояла в другом. Короче, вопросы, задаваемые Римом, всегда оставались без ответа. Или ответ был один: «Понимаешь, Рим, сейчас прошлое не имеет совершенно никакого значения». Кудряшки, вьющиеся на голове Рима, подпрыгивали, когда он вскидывал голову, чтобы задать вопрос: почему? Родители качали головами. Значило ли это, что они старались не посвящать любознательного мальчика Рима во взрослые реалии? Когда жизнь, бывшая постоянной, ломается в один момент, и сегодня приходится думать о том, что надо делать дальше. Но любознательный на тот момент мальчик был почти уверен на все сто: рано или поздно, он своего добьется. Не имеет значение, когда это произойдет.

«Прошлое есть тайна, покрытая скатертью, через которую ничего не видно». Когда-нибудь, он сорвет эту скатерть и посмотрит, из чего сделан стол…».

«…скатерть?», – проговорил про себя юноша уже не в белой куртке: она в то время висела на крючке у входа. Рим еще мог сопротивляться чарам кофе, так что он ненадолго оставил кружку на столе и переместился к вешалке, где и скинул верхнюю одежду. Черная водолазка обтягивала руки и торс, демонстрируя явно не худощавое телосложение.

Крепкое и молодое тело метнулось к кружке еще с большей силой, чем прежде. Теперь Рим вряд ли позволит себе убежать от черной и горькой, но до чего же манящей жидкости. Сегодня, по крайней мере, о скатерти он уже и не вспомнит.

Ухватившись покрепче за нагревшуюся содержимым кружку, Рим сел на своё привычное и любимое место: прямо у окна. Дядя Кеша проводил его взглядом, поправил очки ближе к носу и подальше от усов. Затем он снова повернулся спиной к юноше и нагнулся, чтобы достать блокнот с множественными записями карандашом из тумбы под рабочим столом. Джинсы обтянули ноги и достаточно немаленький зад, при этом не издав ни звука: материал не подвел, по крайней мере, в этот раз.

Как обычно, сквозь окно Рим разглядывал размытые двигающиеся парами огни и застывшие фонари столбов – по какой-то причине стеклопакет постоянно запотевал изнутри, и не было возможности как-то убрать искусственный туман. Однако это не сильно мешало молодому человеку дорисовывать в голове конечные картинки – одни огни были больше, тусклее и ниже, и плавно проплывали мимо. Значит, автобус. Другие были острее, ярче, и пробегали, как марафонцы. Это уже знаки легковых машин. Третьи, возвышающиеся над первыми двумя, вообще не двигались и просто стояли, как истуканы, наказанные, грустно смотрящие вниз. Ну, тут даже дурак угадает в них фонарные столбы. Довольно примитивная, но забавная разминка для ума.

Тут Рим вспомнил, что пришел он в кофейню не только с целью поразвлечься, считая забавные белые, желтые и красные огоньки. Он заглянул вглубь емкости, и с удовольствием ухмыльнулся: визуально дна он не ощутил. Пока что. Вдохнул аромат, который, устав предлагать прильнуть к кружке, уже настаивал на немедленном испитии, и сделал глоток. Рима слегка передернуло: обычно такого большого глотка он не делал. Проступила гусиная кожа сначала на руках от раздражения, а затем рефлекс разошелся ближе к груди от возбуждения. Рим всегда любил ощущение, который давал первый глоток, и, несмотря на излишнее в этот раз начальное количество испитого напитка, все же остался доволен тем, что сделал. Он чувствовал, как обжигающее тепло большой частью довольно быстро проносится сквозь всё его тело, медленно простираясь от горла и доходя до пальцев ног, в конце устремляясь вверх, к голове, пощекачивая нервы. Аромат кофе постепенно затмевал разум юноши, и он погрузился в собственные размышления о вечном.

Казалось бы, а о чем, собственно, особо важном приходилось думать восемнадцатилетнему человеку? О грядущей жизни? О его судьбе? О том, что птенцу надо своими силами вылезать из своего гнезда и пытаться взлететь? Или о том, что, скорее всего, о будущем обучении за границей Восточной стороны придется забыть, поскольку на то будет воля родителей, а не его самого? Кто знает? Мир устроен так, что люди не могли копаться в чужих головах. Вероятно, оно и хорошо, что не могут: из корыстных побуждений любой дар может превратиться в пистолет. Не придется даже нажимать на курок и проливать чью-то кровь: достаточно шепнуть на ухо человеку, что ты знаешь, как его зовут, кто он такой и что от него требуется.

Может быть и такое, что он просто смотрел не просто сквозь окно: взгляд пропускал мимо себя и мысли в том числе. Хотя Рим нечасто впадал в прострацию и, если все же это происходило, стремился держать себя в руках, чтобы не провалиться глубоко в себя.

Но можно было быть уверенным в том, о чем Риму думать вовсе не хотелось – о том, что завтра ему было необходимо показывать задание, которое он так и не выполнил в срок. Собственно, он и старался не думать об этом, что неплохо получалось. В остальном же ничто не могло помешать одинокому времяпровождению. Движущихся огней стало заметно меньше: день заканчивался, заканчивались и дела у людей. Поздние, как и Рим, посетители «Уголка» заводили легкий разговор друг с другом, читали книги, местную газету «ПУЗЫРЬ», украдкой улыбаясь, перескакивая из страницы в страницу, словом, занимались вещами, максимально отстраненными от светлых часов дня и родных ближе вечерним. Рим составлял в этой живой картине особый элемент – молодых людей в «Уголке», естественно, кроме него, было не видать. В такое время вообще было трудно найти гладкое, местами детское, но в большинстве своем практически сформировавшееся до конца мужское лицо. Остальные же были покрыты морщинами, легкими шрамами нетерпеливой и безжалостной жизни, оружие которой – время.