Роман Родионов - Мокрый сентябрь

Озабоченная божья тварь стояла, выгнув спину. Кошка тихо взвывала и продолжала шипеть на силуэт, копошащийся в мусорном баке поодаль. Она была раздражена: кто-то перешел ей дорогу, или прервал полуночную трапезу. Тощие бока не наполнят сами себя, так что ей было необходимо поесть в самое ближайшее время. И возможно, она бы и не отступилась ни за что в своей кошачьей жизни, если бы позади не раздался человеческий возглас: «Эй!». Животные инстинкты сработали мгновенно: кошка пулей устремилась в ближайший темный угол, чуть не провалившись в водосток. Теперь из квадратной дыры под тротуаром моргали два желтых маячка.

– Какого дьявола ты здесь творишь? – возглас повторился, уже ближе, поскольку и сам обладатель голоса медленно приближался, ступая прямо по дороге. К этому времени Рим уже отчетливо понимал, в чем дело. Перед мусорными баками стояло железное и ржавое ведро, напиханное всяким барахлом. Из ведра шли струйки дыма, изнутри поверхность озарялась язычками пламени. Судя по всему, горел хлеб (или подогревался) и деревяшки. Обладатель ведра уже перестал рыться, уставившись на Рима. Поджигатель оказался обычным бродячим. Лохмотья одежды торчали в разные стороны; будучи высокого роста, по прикидкам метр девяносто пять, издалека он мог вполне сойти за человека-волка. Или снежного человека. Скорее второго, потому как у первого были и зубы, и нечеловеческое лицо, и гигантские загребущие лапы с когтями, а бродячий такими признаками не обладал.

– Эй! – позвал Рим снежного человека. – Ты что, язык проглотил? Ты можешь сказать, что ты…

Тут бродячий понял, что обращались все это время к нему. Выпрямился всем шкафовидным телом, раскинув руки. Один глаз, покрытый бельмом, дернулся, ища путь отступления. Другой, человеческий, широко раскрытый, смотрел на юношу, изучал его, пытался понять, с какими намерениями хотел подобраться этот мальчишка. В голове же творилась всякая суматоха, но одно действие выделялось среди них всех – «бежать». Да, бег явно бы позволил избежать лишних вопросов со стороны незнакомого человека. «Может быть, он и не желает мне зла. Но он мне и не друг». Поэтому, оглядев своим одним шальным зрачком дороги, внезапно вспомнив, откуда он вообще пришел, он предпринял попытку бегства. Во всяком случае, мусора и залежавшейся еды в городе полным-полно. Успеет он еще набить свои карманы и ведро по самые верха.

Рим хотел было отступить, наблюдая за тем, как бродячий медленно спускается с бетонной площадки, а затем начал медленно приближаться. Что он сейчас сделает? Побежит с ревом прямо на него? Или схватится за ведро и зашвырнет его вместе с горящим содержимым на голову Рима? Он пока не знал, но стоял и смотрел. Рим прислушался к внутреннему голосу. Тот молчал, и, скорее всего, даже забился в самый далекий уголок сознания. Хорошо, сейчас он уже не потеряет голову, если что-нибудь случится. Его ничто не отвлечет. Он отреагирует быстро, постарается отреагировать быстро.

Бродячий все же добрался до своего ведра. Встал рядом, вгляделся в дно, поднял его за ручку. И вот, какое-то время спустя, посчитав, что достаточно хорошо рассмотрел Рима, бросился наутек. Юноша остался стоять на том же месте, растерянно вдыхая влажный воздух. Запах горелого хлеба уходил вслед за давшим деру бродячим, а потом и вовсе растворился. Часы (не внутренние) писком сообщили: полночь.

Рима нисколько не удивила такая реакция. Как он понял, и перебежчика, и его самого захлестывали одинаковые настроения, что хорошо. Разглядывая в полчаса ночи встречного спутника, ты можешь ожидать чего угодно, а можешь и не ожидать. Предположим, идет к вам навстречу некто: смотрите на него вскользь и сокращаете расстояние. Вроде бы вас не волнует, кто это, поскольку вы заняты своими делами в голове, а в следующее мгновение уже летите под колеса автобуса, не до конца осознавая случившегося. «Что за…», думаете вы, и вот вы уже не думаете. Страшно представить, ага, но возможно. Другое дело, когда вы не уверены друг в друге, и, по большей части, настороженно проноситесь мимо друг друга – хороший исход. В точке, когда вы встречаетесь лицами так близко, что можете уловить чужое дыхание, вы всматриваетесь друг другу в глаза. Вы оба немного в испуге, в замешательстве… и просто проходите мимо. Ничего не произошло, так что расслабляетесь и навсегда забываете лицо того, кто пристально вглядывался в вас так же, как и вы в него.

Здесь, на Сухой улице, пересекавшей Мокрую, у домов 15 и 16А, произошло примерно то же самое. Два незнакомца пересеклись путями. Оба были в замешательстве. Оба разминулись, и один из них решил не тянуть время. Однако Рима смутило вот что: в самый последний момент, как только житель улицы дал деру, что-то произошло . Что это было? Он помнил? Этого Рим сказать не мог. Хотя…

Да, мелочь, такая незначительная. Когда между вами и еще кем-нибудь метров пятьдесят, трудно что-то различить, особенно глубокой ночью, но там оно было, определенно. Такая мелочь, на лице, вроде бородавки или родинки. И тут Рим вспомнил, в голове как будто грянул гром – один глаз отличался от другого. Пока бродячий подходил к своему ведру, заплывший, застеленное око сверкнуло, и не раз. На свету фонарных столбов оно переливалось, как драгоценный камень, и, однако, таковым не было. Нет цены дорогой блестяшке, застрявшей на том месте, где должен быть глаз. Но дело было даже не в том, что он был таким.

Как полагал Рим, самая суть скрывалась в том, видел ли этот глаз что-то. И если он видел, то чем это являлось? В это мгновение Риму показалось, что в глазе пропала пелена, а зрачок расширился так, что глазное яблоко окрасилось в черный цвет. Мгновением позже глаз вернулся к своему обычному, больному виду. А в это время в другом, голубом, затаился испуг (страх?), давящиеся крики которого не дошли до Рима, но, вполне возможно, там, изнутри, они разрывали простенькую душу бродячего. Было ли все так, как представил себе Рим? Не исключено. Так же, как и то, что у него была хорошая фантазия, такая, что могла залить всеми цветами радуги черно-белый рисунок.

Мелочь (глаз, глаз с бельмом) где-то затерялась в памяти.

Точки, светящие из водостока, исчезли на мгновение, затем появились вновь. Из темноты вылезла тощая кошка, оглянулась на поворот, за которым исчез бродячий. На улице стало тихо, два человека исчезли. Ну и славно. Отряхнулась, чихнула, затем важно, вразвалочку, зашагала в сторону мусорных баков. Черная, короткая шерсть переливалась от влаги, собравшейся в щели дороги. Теперь ничто не могло отвлечь кошку от позднего ужина.

Рим еле-еле передвигал ногами, будучи в шаговой близости к подъезду. Кое-как, как заядлый пьяница, переставил ногу на последнюю ступеньку. Вплотную подошел к двери, нащупал в кармане магнитный ключ. Дверь отворилась, неприятный писк домофона прорвался головной болью. Все, что смог уловить Рим в последний момент, так это образы, смазанные ластиком-мозгом: исписанные стены лифта, коридор, в конце которого дверь 46, диван.