Вадим Коновалов - Кенн

Сто капель на один глоток – кто помнит каждую.

Faer.

Волна перекатилась через нос лодки, коснулась груди, и, холодной мокрой змеей пролетела сквозь соски , шлепнулась сзади, обдав спину брызгами. «Возбуждает» – Клава поправила волосы, заметив мельком, как борт заскользил по темной пучине вверх. Стихия океана медленно, неотвратимо делала свой вдох, ворочаясь бережно, чтобы не перевернуть утлую скорлупку с фонарем и голой женщиной внутри. И снова вниз с пенного гребня по зеркальной черной глади, грозящей схлопнуться над головой навеки. «Надо хоть ноги побрить» – девушка провела ладошкой по коротенькой щетинке на полной мокрой икре. Отчего по спине пробежали мурашки. Она знала, это открываются какие-то силы. Улыбнулась, скажу доктору: « У меня мурашки до самой макушки»…

Молния разрезала ночное небо у горизонта. Грома не было. Лишь рев волны. Она прошла сквозь тело через лоб до мизинцев на ногах, вдруг скрутила и в вихре выбросила за борт. Пузырьки воды защекотали в ушах. Клава развела руки в стороны и в мощном рывке устремилась вниз. И еще раз. И снова.

И вот. Вот он, нет. Оно! Бесшумно идет на большой глубине, лунно-белый хвост во мгле океана. Скат, огромный электрический скат, нет,…дракон. Или. « Нет, все, хватит,»-«покорительница глубин» вдохнула и, задержав дыхание, открыла глаза. Уши заложило, синь в глазах. Чуть-чуть и «поза лотоса» закончится лбом об пол с кровати.

–Опа, – мужева рука, подхватив под грудь, перевернула женщину на подушку ухом.-М-м-м,-что-то жестко вошло в нее.

–Н-н-н, хоть бы, хоть бы смочил, у ой, – это что-то разрасталось в ней, становясь большим и вытягивало ее всю, то, вдруг заталкивало назад, чуть не выпихивая через уши наружу. Гигантский единорог вдавливал в постель, шумно дышал в ухо. Но она знала, что это нужно.

–Х-х-хр, – воздух из легких мужчины коснулся виска, борода больно царапнула шею и внутри Клавы запрыгали привычные маленькие теплые лягушата.

–И-и-у-та-ра-ра-ра-ра,-сразу два близнеца-будильника-маленьких золотистых ящичка на трюмо у кровати затренькали одномоментно.

–Вовремя ж, – волосатая Пашина рука легла на один, потом второй, неловко зацепив массивную пробку на флаконе « Шанели». Та затарахтела, крутнувшись вокруг себя самой, и бухнулась об пол. « Дорогой, ты мой бог», – женщина дернулась назад, кошкой скользнула в черное кимоно из мокрого шелка и, мельком глянув в зеркало, ушла в ванную.

Павел Николаевич зажмурился, вспоминая солнечный блик на ноге жены, и стараясь продлить мгновения блаженства, вытянулся на простыне, поеживаясь от мокрого пятна под боком. Мысли медленно и почти грациозно стекали по мозгу.

« Надо с ней поговорить, насчет этой, как ее там … аяуаски. Жена посла. Еще б на кокс подсела-в Данию таких не пустят. Ох, да сегодня ж мне лететь туда. И как ее оставишь одну. С этой травой, друзьями-гомиками да розовыми подружками из богемы. А вдруг не голубые эти самые гомики. Попросить ребят из ГБ, « жучков» пусть наставят, мало ли.»-советский посол вдыхал черепом, выводя выдох по груди и животу, как учили. Матерые ленинцы «колдовские» штучки даосов, конечно, знали. В четвертом отделе Внешней разведки, может и не верили – но знали. Факт.

А ведь церковь у Покровских ворот работала. Напротив, через дорогу, выцветший Ильич с плаката, все, увлекая массы, все тянулся рукой куда-то. А у зеленого забора церквушки росли яблони. И туман редел вечером в маленьком саду. Напоминая бога, вещающего о покое и любви. Если не к ближнему, то к себе. Или картонному Ленину. Или туманам и запаху яблок. Но все же любви.

Но это там, внизу. А здесь наверху, в ресторане, лестница мягко обвивала колонну и, утекая наверх, золотела огнями подсветки, и хрипел саксофон.

Прямые строгие линии и отблеск солнца на лезвии. Меч, казалось, шевельнулся прямо на журнальном глянце, и тихонько запел, рассекая невидимые воздушные потоки: «К-хи-и-е-н». «Впечатляет» – Серж грифом завис над каталогом.

« М-м-м» – пьяненько прогундосил Ваня, светло-русая прядь с прямого пробора устало сползла на открытый лоб. Трезвел он редко. Даже когда занимался в кабинете посла с сего женой Тантрой, как она это называла, на желтом ковре всегда оставались липкие рыжие капли. От вина. А сейчас тут случай особый…Возможность продать антикварное оружие на аукционе. Не каждый день такое. Вообще-то один раз в жизни- другого не будет.

Его собеседник, Серж, уперев большой палец в ямочку на подбородке, указательным поглаживал тоненькую полоску усиков.

«Лезвие толковало о своем. Своим неслышимым ухом, запредельным звоном, который уже есть, но еще не слышим. Свобода и жизнь, и ветер, и легкая боль в сердце, и блик солнца в зеленой глади лагуны-все смешивалось в одном звуке, вихрясь и увлекая за собой. Нет. Нет. Мечи не поют. Это дорогостоящее баловство миллионеров… А может и чье-то обеспеченное будущее. Чье-то. Да мое же. Мое!» -Иван начал трезветь, он понял, что читает мысли своего товарища, но как?

Серж встал из-за столика, подошел к бордовой портьере и глянул на Москву с высоты птичьего полета. Забыл на миг, что перед ним огромный мегаполис и окно, в котором сам отражается. Казалось, он стоит, опираясь ногами на море огней внизу, до самого горизонта. Стоит на фоне звездного неба, как демиург, создатель этого всего, не знающий, что творец не он, а бог.

Но ничто: ни мощь ночного города, ни блики ресторана, пляшущие в витрине, ни старенький саксофон в оркестре – что-то другое подхватывало на вдохе и несло на незримых крыльях. Несло, как несет … женщина. Даже не женщина, а только тень – воспоминание о ней.

Серж тяжело поднялся от стола. Оттолкнул бедром спинку стула, с прохода:

«Что же вы сидите, Татьяна Петровна?». Танюша, в белом платье с вырезом до середины бедра и шлейфом до пола, молчала, скрестив на груди руки. Лишь дернувшиеся плечи да сверкнувшие глаза должны были сказать о многом.

Она не любит пьяных?

« И трезвых тоже,» – добавил мысленно герой.

«Пойдемте, потанцуем» – протянул женщине руку, коснулся пальцами плеча, почувствовал легкую прохладную ее ладонь в своей, вдохнул жесткий запах духов, и ноги сами понесли его с партнершей по залу. Сержу казалось не они движутся – мир летит по кругу за спиной Танечки и ближе чем эта женщина никого нет и быть не может. И она – все. Только ее глубокое декольте отсвечивало золотой цепочкой, и запах « Шанели» очерчивал контур. Это и есть галактика, но не Млечный путь – другая. Неведомая, чужая, резко манящая и дрожащая одновременно. Как струна, нет как время, как секунда проживаемой жизни.

Дыу- у, дыу-у, дыу-у. Звенели капли о нержавейку раковины. В камере стоял дух носков, окурков и давно не мытых тел; муха билась о стекло за решеткой. Серж проснулся полностью лишь, мотнув головой, как бы стряхивая и последние хлопья сна, и призрак Танюши. Во рту пересохло – сигарету бы.