Кейт Гладьо - Переплывшие океан

Усталые головы хотели что-то сказать, что-то придумать, но все было лишним. С такой пустотой мы вернулись в наш родной ненавистный уголок.

Там все было по-прежнему. Нарисованный календарик на тумбочке у каждой – с обратным отсчетом до конца такой жизни. Кровати, брошенные в беспорядке. Такие старые, с нестираным бельем (ведь стирали мы сами), но такие мягкие, поглощающие тела маленьких девочек в глубокую яму комфорта. Наконец, кусок моего одеяла, свисавший до пола, колыхающийся под действием сквозняка, подметая многодневную пыль.

Сал и Валире уже были там. Они были в середине жаркого обсуждения и подходили к его завершению, но я не дала им. Такое правило действует среди нас: если я рядом, это меня касается.

– О чем вы говорите? – спросила я.

– Сал говорит, что Юзи говорит, что видела нашу уборщицу сегодня.

– У нас есть уборщица?

– Я тоже не знала. Так вот. Она столкнулась с ней сегодня днем, во время обеда. Юзи болеет, и поэтому она целый день оставалась в корпусе. Так вот. Она столкнулась с ней в коридоре, и не знаю почему – хотя нет, знаю, Юзи же немного странная. Так вот, она начала с ней разговаривать.

– И? – не выдержала я. Сал невозможно слушать. Если бы мы не были друзьями, кто-то из нас уже давно бы высказался в сторону ее невыносимой манеры рассказывать что-либо. Она могла час описывать бесполезные детали, постепенно подводя слушателя к тому, что история, на самом деле, ни о чем.

– Она сказала ей про шторм. Она сказала, что сегодня погибло двое жителей деревни на горе. Сорвались со скалы.

– Как?

– Уборщица сказала: «море слизало их своей волной-языком».

Сал посмотрела мне в глаза, заражая мой взгляд грустью и тревогой. Я не знала, что сказать. Никто не знал. Так мы и сидели в позднем свете, слушая, как где-то на склоне Нашей Скалы рвет и кромсает буря. Слушая, как нервно скрипят пружины матрасов. Так мы и сидели, пока Нан не вставила:

– И они хотят, чтобы мы шли в такую погоду плавать? Чтобы мы тоже все сдохли в море?

– Да, и никто бы не узнал. Кроме уборщиц. И потом им бы тоже было плевать. – с усмешкой добавила Валире.

«Отлично» – подумала я.

Я помню, каким был тот день. Небо было таким привычно облачным, каким оно бывает каждую неделю нашей долгой зимы. Но свет… Облака светились так ярко и вокруг от этого было так светло, что это не было похоже на ту мокрую и холодную погоду, от которой тебе хочется поскорее уйти домой и заснуть. На горизонте не было той синей полосы, означавшей стекающее сырое небо. Надо мной все было одинаково сияющим, как будто сквозь тонкие волокна виднелись голубые просветы.

В тот день я почувствовал, что обязан выйти на улицу. Со мной такое часто бывало. Я надеялся, что там, снаружи, я буду один, и тогда в этом великом мире мы останемся вдвоем: прозрачный светлый воздух и я. Выйдя на занесенные глубоком снегом пески я увидел лишь маленькую фигуру вдали. Достаточно далеко, чтоб я могу погрузиться в себя и оказаться там, где я хотел быть. Шире. Глубже. Я думал, но в голове моей не было воспоминаний и слов. Только представления моих будущий действий и невольное осознание настоящих.

Это не бы морозный полдень, он был комфортным для идущего человека и холодным для решившего остановиться наблюдателя, как я. Но день был чистым и белым, и поэтому, даже дрожа, я улыбался и хотел плакать.

Я знаю, что она вышла не сильно раньше меня и что она, как и я, на той аллее была одна. Она решила идти наверху. Я знаю это хотя бы потому, что следил за ней и понимаю каждый ее шаг гораздо лучше, чем все остальные. Но я никогда не знал причины всех ее действий. Почему именно в тот день и именно в полдень она решила выйти из дома? Почему в тот ощутимый минус ее волосы неприкрыто лежали на плечах того ярко-красного одеяния? Понимала ли она сама, почему все это произошло?

Она шла уверенно, как будто давно ждала этого, спланировав все в свое голове. Те звуки мнимой тишины, окружавшие ее, сливались с ее внутренней музыкой. Решившись, она наконец поняла, на что способна. Ее вера достигла тех высот, что она уже не замечала никаких препятствий, она могла бы продолжить свой путь босиком. Она была счастлива, но не так, как раньше. Это счастье было другим, оно казалось ей осмысленным.

На каком моменте она решила свернуть, я не знаю. Внизу, среди снегов, нет никаких ориентиров. Я помню лишь то, что она была недалеко, иначе я не знаю, что бы произошла с нами и как бы потекла жизнь в мире в целом.

Я продолжал тяжело поднимать из сугробов ноги – мои стопы начинали уже становиться холодными и мокрыми – когда я заметил краем глаза движение. Оно было еле уловимо, и в любой другой день, когда у моря много людей, оно бы ни за что не захватило мое внимание. Но тот день был одним из самых снежных, каких я помню, и поэтому та красная точка заставила меня оторвать взгляд от горизонта и повернуться.

Мое дыхание было перехвачено.

Там, наверху, над нависшим над снежной пустыней обрывом стояла она. Это было не так близко, но я уверен, что видел улыбку на ее лице. Не понимая, что происходит, но чувствуя, что вот-вот может произойти нечто ужасное, я побежал вперед. Тот снег – я ненавидел его, он словно хотел замедлить меня, как будто в тот момент он был на ее стороне. И потому, утопая в сопротивляющейся толще, я лишь боролся с тем, чем восхищался и от чего не мог перевести взгляд минуты назад. Но больше всего я боролся с собственной слабостью, которая убеждала меня изнутри, что я не успею, что нет смысла бежать, и от этого чувства безысходности меня начинало клонить в сон. Тогда с каждым движением я начал заставлять свои мышцы работать, пытаясь ускориться еще больше, несмотря на то что голова моя уплывала в мертвое состояние прострации. Я чувствовал, что осталось чуть-чуть, и что если я перестану думать о будущем, если я буду оставаться здесь в эту секунду, мне будет легче бежать и я успею.

Она легко и невозмутимо толкнулась ногой. В этот момент я посмотрел вверх. Я помню, время в тот момент текло по-другому, как это иногда бывает. Как, например, когда ты так глубоко уходишь в свои мысли, что кажется, что все это длится несколько часов, если не дней. Но на деле же проходят минуты, и ты возвращаешься в реальный, или скорее окружающий мир в полном смятении, почему все это происходило. Тогда же мне казалось, что она летела целую вечность. И было в этом что-то страшно прекрасное. Ее вечно несобранные волосы так свободно играли с ветром, а ее красная ткань – я наконец начал понимать, что она могла означать. В ту секунду, когда вокруг все было ослепляюще белым, она и тяжелая красная ткань казались лишь одним – каплей крови. И эта яркая кровь была самой жизнью, хотя там, внизу, ее ожидала смерть.