Саша Антушевич - Город Че

Афанасий заходил в сени: дом Наталья не запирала. Там было темно и влажно, как в погребе. В кухне чадила худая печка. Тетка – зачуханная, в тряпье – глядела на него блестящими глазами.

– Здравствуйте, тётя Наташа – здоровался Афанасий. – Вам бабушка пирога послала.

– Ммммм! – кричала тётка.

Тогда ему уже исполнилось одиннадцать лет. Мальчик пристраивал кусок на край стола. Потом, молча, смотрел на старуху, которая медленно спускала свои ноги-колоды, и ползла к пирогу.

Афанасий брал ведра и натаскивал в дом воды.

Он жалел тётку и вместе с тем до одури боялся её. Проведывать приходилось дважды в неделю – так наказывала мать. Сама она к родственнице первого мужа не ходила.

Отец Афанасий ловил ртом снежинки.

Последние лет пять старый священник жил, точно запелёнатый младенец – сам в себе.

Краем уха – слышал он плохо – ловил непонятные разговоры о странностях. Молодые коллеги суетились. Он чувствовал беспокойство и тревожился.

– Дедушка? – отец Афанасий почувствовал, что кто-то снизу тянет его за рясу.

Он опустил лицо. Там стоял ребенок, одетый в изношенную армейскую куртку и шаровары. Волосы были только на макушке – ярко-зелёные.

– Дедушка, ты Бадяя видел?

– Ты кто? – вскочил старик.

Ребенок нехорошо улыбнулся.

– А ты как думаешь?

– Нечистый? – отец Афанасий перекрестился.

– Негрязный, – пожал плечами мальчишка.

Никто не заметил женскую фигуру в небе. Она выскользнула из слухового окна крыши и юркнула в снежные облака. Никто не заметил на её плече тряпичную сумку и не услышал душераздирающее «мяу-у-у».

Никто не заметил маленького мужчину в большой меховой шапке. Он медленно отдалялся от подъезда. Ноги его скользили, вязли в каше, которая уже успела насыпаться за три ночных часа.

На стене мельтешила зыбкая тень: вверх – вниз – вверх – вниз. Тень всё уменьшалась, пока наконец не превратилась в силуэт лохматого пса. Пес возил носом по сугробам, точно искал что-то. Щуплая, жёлтая дворняга рыла передними лапами снег у фонаря. Потом недовольно тряхнула головой и звонко кашлянула: «Гав».

Фонарь задрожал. Рыбий свет тряско пополз в сторону. Железобетонная громадина по-жирафьи повела шеей, и лампа опустилась к собаке. Голова-лампа качнулась вправо, потом влево.

Пес снова тявкнул. Фонарь царственно выпрямился и важно замер.

Дворняга нетерпеливо мяла что-то передними лапами. Нос в белой крупе, между настороженными ушами – зимняя полянка.

Пес побрел в соседний двор мимо общипанных тополей, мимо луж. Навстречу выскочили еще две собаки. Одна совсем мелкая, трясущаяся от холода, вторая – помесь немецкой овчарки и кого-то ещё более крупного и пушистого. Собаки схватили друг друга за хвосты, закружились, а потом вдруг пропали.

В оранжевых полосах кружились белые мухи.

Мэр плохо знал английский. Когда в город приезжали иностранные делегации, он вежливо улыбался консулам и бизнесменам, а слушал переводчицу – племянницу школьного приятеля.

Но он знал, что должность его по-английски «mayor» – градоначальник. Звучит, как блеянье овцы. А, если прочитать безграмотно, получится «майор» – совсем по-военному. Вот он и стал звать себя майором. «Ну, что, – думал по утрам, подбадривая сам себя, – пойдем, товарищ майор, на работу». И шёл до машины, а там, подбирая полы дубленки, садился в кожаный, пропахший ванилью салон и ехал из коттеджного пригорода в город.

Город дышал. Трещал морозный воздух. Солнце лупило по глазам и окрашивало альбомную белизну розово-голубой краской. Дрожала сверкающая взвесь – то ли снежная пыль, то ли дымка–мираж.

Служебный – не слишком шикарный, но удобный автомобиль тормозил у гранитного камушка администрации. Здание это было похоже на каракулевую шапку – пирожок.

В кабинете мэра, непременно уютном – по сути, это было продолжение кожаного салона, да, и что там, кровати избранника (а она была пушистой и невероятно сексуальной), – пряталась потайная комната. Маленькая, но вместительная, как вагонное купе. Здесь была кушетка (на ней в свое время спал ещё первый председатель райисполкома) – раритет, кожаное кресло, столик, за которым мэр обедал иногда (обычно, как сегодня, он ездил кушать к маме), и книжные полки, на которых пыльными рядами выстроились краснокорешковые и синекорешковые фолианты. На столике всегда стоял любимый стакан начальника в дореволюционном подстаканнике, да, дореволюционном – им ещё пользовался последний городской голова – самый раритет.

О существовании «думательной комнаты» знали всего несколько человек: секретарша, начальник охраны, пресс-секретарь, главный советник (он же школьный приятель), мама мэра, бывший мэр и бывший глава райисполкома (он же эту комнату и придумал).

От посторонних дверь в дубовой настенной панели защищал портрет президента Путина. Портрет был хороший, солидный. Написан масляными красками. Холст в золоченой раме. Даже у губернатора такого не было.

Мэр пошевелил ленивой мышкой – экран компьютера проснулся. Новых сообщений – двенадцать. Ну, у мэра всегда есть работа.

Он почесал рыжую голову. Руки у него пухлые, белые, в веснушках – детские. В юности он занимался штангой. Правильно питался. Завоевывал медали. Но это всё прошло. Мэр отрастил брюшко, штангу бросил.

Доклад об эвакуации «подснежников» (бесхозные машины не дают чистить улицы) совсем не читался: буквы прыгали, менялись местами. После щей и ёжиков в животе тянуло и булькало.

Мэр раздавил пальцами сушку с маком. Проснулся.

Надо было бы перейти в «думательную комнату», отдохнуть. Вечером предстояло выступить на «дне призывника».

Он снова почесал голову. Там, в мозгу, в котором и так постоянно крутились всякие мысли, засела зараза похуже шизофрении – забота о сраных событиях, странных событиях, пугающих жителей уже больше месяца.

«Треньк-треньк», – это позвонил телефон без кнопок.

Мэр снова опустился в кресло – он даже на шаг отойти не успел.

– Алло! Куклин.

– Здравствуйте, с вами сейчас будет говорить премьер-министр Дмитрий Анатольевич Медведев.

Мэр напрягся: «е…твою мать», – подумал он.

– Алло, – вкрадчиво с той стороны, очень знакомо, как будто известного актера услышал.

– Да, здравствуйте, – у мэра получилось бодро.

– Здравствуйте, здравствуйте, Михаил Палыч. Не буду вокруг, да около. Мы знаем, что в вашем городе происходит какая-то чертовщина.

– Да, какая чертовщина, – мэр, хоть раньше, лет двадцать назад, и был бандитом, и ломал пальцы, сейчас как-то стушевался. – Что вы!

– Ну, как убийства у вас ритуальные, башню кто-то покусал. Как это – искусать телевизионную вышку?! У вас там Годзилла, что ли, живет?