Джанні Цюрупа - Сказка города Жє

Леся попятилась, и ее чуть не сбили целеустремленные селяне, выбравшиеся из очередной маршрутки. Булочка, пакетик кофе, протиснуться вдоль забора – там дальше по улице позднее золото берез, румянец кленов, бывший какой-то институт и офис.

На ходу засовывая булочку в сумку, Леся обернулась.

Не было у автостанции, рядом с лотком выпечки, никакой бабуськи. Сплошным потоком шли люди.

– У тебя бывает так, чтобы ты человека увидел, а потом он – раз! – и пропал?

Юра пил чай. Втягивал в нутро, на клеточном уровне насыщался.

– Уехал? – уточнил муж.

И насупился. Мохнатый, колючий: брови, борода, шерсть из-под майки. Леся повертела в пальцах ложку.

– Нет, просто вот только что ты его видел, и вдруг не видишь, – понимаешь? Ну вот как если мы с тобой разговариваем, и вдруг я исчезаю.

– Не бывает. Я же нормальный.

Попробовала варенье (свекровь варила) из хрустальной (свекровь подарила) розетки. Горчит. И чай – горчит. И рассказала Юре про бабку.

– Показалось. За спинами не разглядела. Ерунда.

Собирая со стола, Леся согласилась с ним: показалось. Ерунда. Бывает.

Каждое утро Леся жарила Юре яичницу. Каждое утро он выползал в трусах и майке, чесал живот, скреб голову, придвигал табуретку, брал вилку по-детски в кулак.

– Нас преподша по иностранной литературе пугала, – сказала Леся, – что учителями в школу никто не возьмет.

– А взяли – сидела бы, как твоя мама, без денег, – он смотрел на сковородку, в которой скворчало, – у нее хоть огород. У нас огорода нет. Тут тебе не село.

– Ну да, – кивнула Леся, – ну, конечно. Сыром посыпать?

– Посыпь, и побольше, не жалей сыру-то.

В холодильнике на блюдце – огрызок грамм в сто, обветренный, с выступившими солеными капельками. Леся аккуратно натерла его, собрала крошки, стряхнула с ладоней в сковороду, поверх оранжевых глаз яиц.

– Ты сегодня в шесть заканчиваешь? – Юра сглотнул, кадык прошелся по колючей шее.

– Нет, Юрочка, я задержусь немного…

– Опять? Что у тебя там, любовник?

Она уронила лопатку. Промокнула кухонным полотенцем глаза.

– Да шучу, вот дура, шучу. Кому ты такая нужна? Работа вот нужна. Была бы у меня работа, я бы тоже задерживался. Больше пашешь – больше денег.

– Да, Юрочка.

Переложив яичницу на тарелку, Леся поставила перед мужем завтрак. Вчерашний пакетик чая – на две чашки. Есть еще хлеб и варенье. А масло кончилось. Юра уже вчера ругался, он бы и сейчас ругался, но – не может, занят, ест. Белок пошел пеной, схватился корочкой, и Юра хмурится.

– Мне пора, – Леся дожевала хлеб. – Я уже опаздываю.

Он не поднялся, чтобы поцеловать ее на прощанье – подбирал мякишем растекшийся желток.

Янтарь был – переваренным желтком, крохким, непрозрачным. Бабуся поставила раскладной стульчик на прежнем месте, и снова перед ней лежали балетки и книга, а с подсвечника свисали две нитки бус – жемчужная и янтарная.

Леся присела на корточки, перекинув сумку на колени, и дотронулась до солнечного камня. Сколько же ему лет, что он так помутнел? Состарился вместе с владелицей? Бусины тяжелые, продолговатые, такие подойдут осанистой даме – старуха была видной? Декольте – полочкой, выя – мраморной колонной, высокая прическа, непременно медно-рыжая, глаза подведены толстыми стрелками. Или эта мода пришла позже?

– Берешь чи нет, доню? Сто гривен.

Яйца, масло, молоко и хлеб. И макароны. И к ним – пару куриных ножек или сарделек взять можно…

– Дорого…

– Тоби треба – бери, а не надо – так и-иди себе. А дешевше не буде.

Янтарь был теплым. Чуть-чуть теплым, как детская щека. Галька на утреннем пляже. Леся выудила из сумки кошелек (лопатник под леопарда, подарок свекрови), из-под фотографии Юры выцарапала сложенную треугольником сотку.

– Почта полевая, – пробормотала бабуська. – Так и Михасино принесли, с крестом, значит, не нашло адресата.

– Что? О чем вы?

Денюжка легла на протянутую ладонь – дрожащую, в толстой пестрой варежке домашней вязке.

– Ну, забирай, коли заплатила, то и забирай, и иди себе. Нечего…

Из-под толсто намотанного платка капали на клеенку слезы. Леся сняла с подсвечника бусы, сжала их в кулаке, поднялась (затекшие колени хрустнули) и пошла вдоль забора, туда, где березы.

Когда она оглянулась – бабки не было. И вообще никого не было на автостанции.

Вычитывали-сверяли-верстали, день прошел, и Людмила Валерьевна сказала, заглянув на прощанье:

– У кого денег совсем нет, могу аванс дать. По триста.

В отделе зашуршали, запищали, но денег хватило только на мальчиков – «хлопчикам больше надо, у них семьи, а у вас, девочки, мужья есть». Мужья – есть. Леся брела домой в обход магазинов, еще не стемнело, и ракета возле Музея Космонавтики целилась в сиреневое небо, отсвечивая гладким боком.

Бусы Леся засунула на самое дно сумки, подальше, они еле слышно погромыхивали при движении – камни терлись друг от друга, будто подхваченные легкой волной.

…вот бы подарок. Приятную мелочь, как пишут на сайтах, порадуйте любимую, подарите ей праздник! Кольцо с изумрудом или серьги с агатом или – бусы, тяжелые, словно набранные из спелой алычи. Гладкие камни – один к одному. Приподнять волосы, и сзади на шею лягут, застегивая, шершавые руки, скользнут по плечам – тебе, люба моя, тебе, кохана, сонечко мое ясное, так подходит к глазам, ты посмотри, ты – царица у меня, другой нет и не будет. Я бы жизнь за тебя отдал, милая, я бы горы свернул. И рассмеяться в ответ: ну так иди, сверни, великан-богатырь, прям можешь с пня посреди двора начать, торчит гнилым зубом, перед суседями соромно! И когда развернет, когда стиснет в объятьях – зажмуриться. Усы у него щекотной щеткой, в нос лезут, вот-вот чихнешь, и грудям тесно – так прижал, всю расплющил, в себя вобрать хочет. Пахнет от него солоно, крепко, и запрокинуть голову, и дыхание перехватывает, и горло сдавливает, и слезы вот-вот брызнут, и нет такой силы, чтобы оторвать, чтобы разлепить, чтобы – поодиночке.

Леся стояла перед дверью подъезда. Заходилась, вопила дворовая кошка на спинке скамейки – даааай, дааааааа!

– Нет у меня ничего, – пожаловалась Леся, – нет еды.

В кулаке она сжимала янтарные бусы.

Сверху упал окурок, рассыпался искрами под ногами.

– Леська, ты домой вообще идешь? Чего встала?

Это Юра курил на балконе.

На трамвае было, конечно, дорого, трешка, но Леся опаздывала на работу – Юра с утра шуровал в холодильнике, гремел, выдвигая пустые ящики, потом совал телефон: позвони моей маме, почему тебе не заплатили, хоть своей позвони, у нее хозяйство. Леся ушла в комнату, перед дряхлым, на тумбочку взгроможденным прямоугольным зеркалом надела вчерашние бусы.