Джанні Цюрупа - Сказка города Жє

С Михасем в селе встретились, она к родителям из города приехала, а мама, музыкальный руководитель, в Доме Культуры помогала ставить пьесу, и Михась, – здоровенный, как лесной великан, путаясь в словах, разбавляя их побасенками своей придумки, – в главной роли. Смеялась мама за пианино, смеялась, уголком платка промакивая глаза, городская дочка, оказавшаяся на репетиции.

Леся намылила руки, грудь, и замерла. Неожиданная округлость на месте «минус первого». В двадцать два сиськи не растут. Не приведи Господи, рак, у меня рак! Несмело глянула вниз. Третий? Третий с половиной? Уютная округлость, спелые полушария. К ним голову любимую прижимать, у них детей баюкать…

Я сплю, отчетливо подумала Леся, мне сначала Михась виделся, теперь вот – что сиськи выросли. И задница, что ли, больше стала? Леся отодвинула пластиковую шторку, ладонью протерла запотевшее зеркало и уставилась на себя.

Волосы гуще, губы – ярче, россыпь веснушек, а глаза – медовые.

– Это не я, – сообщила Леся зеркалу.

Кто-то двигался у нее за спиной. Кто-то еще был в ванной. Могучий торс, покрытый жесткими русыми волосами, крепкие рабочие руки. Михась обнял ее за талию. Леся обернулась навстречу. Лилась горячая вода, заполняя санузел клубами пара, и все это – мерещилось. Усы его щекотные, твердые губы, горьковатое со сна дыхание, нежность и настойчивость, и нетерпеливость сначала. Этого просто не было, и не падали с бачка унитаза янтарные бусы, и Леся не дышала хрипло, обняв Михася за шею, не впивалась зубами в его плечо, чтобы не закричать, и он не стонал прерывисто, не шептал в ухо: кохана, кохана, сонечко.

Она сидела на древнем мокром кафеле, дышать было нечем. Никого, конечно, не было рядом. Леся протянула руку и толкнула дверь, чтобы пустить немного воздуха. Огладила себя: минус первый, жопы как не было, так и нет, выступают цыплячьи ребра. Поднялась, сверилась с отражением: да, это она, – ни медовых глаз, ни пухлых губ, ни Михася.

– Сдурела? – Юра стоял в коридоре. – Ты что там полчаса плещешься? Миллионерша? Счета знаешь, какие придут?

Леся закрыла дверь перед его носом.

Туман, заливающий «Барахолочку», был сегодня ниже и реже. До начала рабочего дня оставался еще час, и Леся, обрадованная тем, что рыночек так рано открыт, нырнула под арку. Сегодня она не шла – летела, перепархивая через лужи, раздвигая руками дождевые струи, янтарь грел, волны тепла проходили сквозь тело, и немного саднили губы, расцарапанные о несуществующие усы несуществующего человека.

Вроде бы вон та гора темных тряпок – бабка, продавшая Лесе бусы. Через три человека от входа, между худой, растрепанной женщиной и обожженным солнцем, как глиняный горшок, дедом. Леся шагнула к ней, шагнула еще – но расстояние не уменьшилось, бабка не стала ближе, серолицая и дед – тоже, и все остальные торговцы будто отодвигались от Леси, стоило пойти в их сторону, а мутные струи тумана скрывали наваленные на клеенках у ног вещи.

Над рынком было тихо, как бывает осенью на клюквенном болоте, и стоял тот же стылый холод. Леся съежилась, обхватила себя руками.

Часы на руке пискнули – половина девятого. Она проторчала здесь тридцать минут. Леся развернулась – и сразу оказалась перед выходом. Обернулась через плечо: фигуры торговцев дрожали, расплывались, таяли.

Она побежала к офису, отяжелевшая, отсыревшая, вымерзшая, и была встречена верстальщицей Кристиной, крикнувшей, как только Люся переступила порог:

– Аванс сегодня будет! По пятьсот!

Триста из них надо занести в ломбард, выкупить обручку. Если у Кристины верные сведения…

К обеду явилась Людмила Лаврентьевна, блеснула бриллиантом в ушке, милостиво склонила голову: заходите, девочки, порадую вас. И девочки радовались, получая по купюре на нос, щебетали, голодно сглатывали, звонили родителям. Леся сидела за компьютером и разглаживала обеими руками мятую пятисотку. До зарплаты – хорошо, если две недели, триста – за кольцо, а чем платить за квартиру? И двести на еду. Мешок картошки, что ли, купить, проживут на картошке.

Звякнул телефон: Юра прислал бесплатную смс-ку «перезвони мне». Денег на счету у Леси не было, она, горя щеками, попросила Кристинин аппарат, выскользнула в коридор, набрала мужа.

– Ты какого хрена так долго? – возмутился Юра. – У меня тут беда!

Похолодело и застучало в горле сердце. Леся прислонилась спиной к холодной стене. Заболел?

– Приезжай немедленно! – командовал муж.

– Юрочка, я не могу, я на работе еще. Что случилось? Ты скажи мне сразу, я…

– Беда у меня! – он повысил голос. – Что ты за жена такая, если тебе насрать?!

– Мне не насрать! – крикнула Леся.

Людмила Лаврентьевна выглянула из кабинета, нахмурилась, покачала головой. Леся пожала плечами, извиняясь.

– Юра, скажи, что случилось? Что стряслось?

– Комп сломался. Ну и газ за долги отключили.

– Как?! Я же платила в прошлом месяце, квитанция…

– Ну пришли и отключили.

– Что ж ты им квитанцию не показал, Юра?

– А я знаю, где она лежит? Говорю же: комп сломался! Деньги на ремонт срочно нужны! А газ подключат, только оплатить надо будет, подумаешь. Вот комп…

Она выключила телефон и села на корточки. Цокнули рядом каблуки, Леся запрокинула голову. Людмила Лаврентьевна ждала разъяснений.

– Дома газ отключили, – сказала Леся. – За долги.

– Это потому что муж у тебя не работает.

– Это потому, – Леся поднялась и сжала Кристинкин телефон в кулаке, – что вы мне не платите. Пятьсот – аванс? Аванс должен быть половина оклада! И вовремя! Вы не платите, а мне газ отключают! И знаете что, Людмила Лаврентьевна? Подавитесь вы этой работой, слышите? По-да-ви-тесь! Я к маме в село поеду лучше. У меня высшее образование. А вы… со своими подачками… катитесь вы к черту все, я о вас как о страшном сне забуду!

Она кричала еще в белеющее лицо со сжатыми губами, потом ворвалась в кабинет, сунула Кристине телефон, схватила пальто и выбежала прочь. Пятисотка мягко хрустела в кармашке джинсов.

Зачем-то выкупила кольцо. Обручка – память о любви, обернувшейся нищетой и унижением. Память об ошибке. Леся вышла из ломбарда и глубоко дышала сгущающимся туманом. Оставалось еще двести гривен, билет до родного села стоил двадцать, вещи оставались: и почти целые почти новые сапоги из секонд-хенда, белое платье в шкафу (на прокат брать Юра запретил, – это же символ, детям покажем), оставалась сумка, янтарные бусы.

Рядом кто-то был. Не оборачиваясь, по натянувшемуся на груди пальто, по слишком туго облепившим джинсам Леся знала – Михась. Он обнял за плечи, и она притулилась, зажмурилась. А ведь белое платье можно продать. Утром вытащить на «Барахолочку» и избавиться – может, кому-то принесет счастье, принесли же мутные капли бурштына ей свободу.