Андрей Немоляев - ОТ ДУШИ НА

Немножко «помявшись» передо мной, словно, с ноги на ногу, пакет полностью остановился и.. чихнул!

Я тяжело дышащий и несколько протрезвевший кандидат технических наук, облокотившись на дерево и схватившись за сердце был в ужасе, что котлетки и салатики, объединившись кинулись за своим потенциальным поглотителем вдогонку. И только, когда пакет чихнул, я понял всё. В пакет попала кошка.

Мне полегчало, захотелось присесть и я опустился на корточки.

– Кис! Кис! Кис! – я решил ускорить знакомство и тихонько потянул за пакет.

– Осторожнее! Не картошка!

Начать заикаться, говорят, никогда не поздно. Я соглашусь. Более того, и дар речи теряется очень даже хорошо, когда вам под сорок. Из пакета вышел гном. Именно гном, я сразу это понял. Он такой же как на картинках в детских книжках. Только без колпака и белой округлой бороды. Этот был лысый, очень чисто выбритый, в джинсах и подтяжках. На ногах маленькие беговые кроссовки.

– Гоша! – он протянул мне руку.

Я пожал. А что? Чтобы руку пожать, говорить-то не нужно. Так, что пожал. Ладошка маленькая, тёпленькая, но в то же время упругая.

– Говорить значит, пока не можешь?

Я покачал головой.

– Ничего страшного, пройдёт. Со мной так же было, когда я первый раз увидел вашего брата. Анартрия это, кратковременная потеря речи. Ты когда домой?

– Иду, вот.

– А-а-а… Речь вернулась! Анатрия это, точно! Давай, неси меня домой.

Гном залез обратно в пакет.

Соблазн был. Стыдно признаться, но был. В урну его бросить или же опять бак мусорный подыскать. Но, не смог я. Воспоминания о бегущем за мной пакете ещё давили на меня. Поэтому я принёс пакет домой и аккуратно поставил на полу в коридоре.

Гоша вышел.

– Не понял! Чё за фигня? – гном огляделся по сторонам. – А где все?

– Кто все? Я один живу.

– Так ты чё? Не в ту же квартиру меня принёс, откуда забрал?

– Нет. Я у себя дома. Это другая квартира.

Гном угрожающе поставил руки в бока.

– Значит, ссориться будем?

– Зачем ссориться? Я не хочу ссориться. Я хочу спать.

Я медленно отступил в комнату и присел на диван, не включая свет. Гном встал на пороге комнаты.

– Немедленно отнеси меня обратно.

– Нет.

– Это важно сделать до двенадцати часов!

– А то что? Превратишься в салатик?

Ну вот. Голова моя на подушке. Откуда-то мимо меня пролетел вертолёт, зацепив меня лопастями.

– Завтра, всё завтра, – и я уснул.

Вы по утрам от гимна просыпаетесь? Полагаю, что нет. Потому как давно у всех есть будильники и совсем не обязательно оставлять включенным радио на всю ночь. Но я-то проснулся. От гимна проснулся. И ещё от какого-то скрежета.

Мне не померещилось и не приснилось. Проблема не исчезла, она была явной и сейчас стояла во весь рост на моём кухонном столе, держала в руках небольшой нож для чистки картошки и в такт раздающегося из радиоточки гимна, возила им по точилу.

– Жуть, как не люблю тупые ножи! – заявила проблема.

Я присел рядом со столом на табурет. Шесть утра. Я не выспался, но протрезвел. Не рассосалось… Что мне делать с этим… Человеком? Животным?

– Просто отнеси меня в ту квартиру, откуда взял, – прочитал мои мысли Гоша.

– Зачем тебе нож?

– Не могу я, когда вокруг меня тупые ножи! Пунктик у меня такой! Извини, что разбудил, но ваш гимн так заводит! Ты вернёшь меня?

Я утвердительно кивнул.

– Ты живёшь у Наташки?

– Скажешь тоже, у Наташки! У Натальи Николаевны! У благодетельницы нашей!

– Так она вроде как – Петровна! Не Николаевна!

– Ну ты даёшь! Ну ты темень! Николаевна она! Батюшку её Николаем Афанасьевичем звали!

Утро, конечно, не из лёгких. Голова тяжелая, но разум пока присутствовал.

Наташкин отец-то, никак не Афанасьевич. Все его Петровичем кличут. И почему, собственно говоря, был?

– Почему был? Он и ныне здравствует!

Гном перестал водить ножиком по точилу и уставился на меня.

– Виски? Херес?

– Ты о чём?

– Смешивал?

Я отмахнулся. Наглый гном мне попался. Корчит из себя не весь что, а сам чуть больше ножа моего, для чистки картофеля.

– Отец Наташкин, живёт в пригороде, в своём доме. Месяц назад шашлыки у него во дворе жарили.

– А-а-а-а! – Гоша улыбнулся.– Проблема ясна!

– И мне тоже!

– Наталья Николаевна, о которой я веду речь, видимо абсолютно не Наташка, дочь вашего Петровича, у которого вы жарили шашлыки месяц назад. Такой вот вывод, – он продолжил точить нож.

– Я тебя забрал в Наташкиной квартире. А ты о ком?

– Я о ком? – гном удивился. – Вчера духов вызывали?

– Ну.

– Кого?

– Ну, много кого. Есенина звали. Тухачевского, Карамзина, Петра Первого…

– А ещё?

Голова думать отказывалась.

– Слушай! Не до головоломок мне. Давай говори без загадок.

Гном остановился и принял снисходительную позу и выражение лица.

– Значит так! Александра Сергеевича звали?

– Пушкина что ли? Вроде да…

– Вот! Всё дело как раз в этом!

– Ты Пушкин? Что-то не похож! Ты же Гоша!

– Ты совсем дебил? Какой я тебе Пушкин? Я что? Кудрявый? У меня что, перо в руках?

– Нет, вроде.

Как я уже отмечал, гном был лысый и в руках у него сейчас был нож.

– Вы звали Пушкина. Но он же один, а вас что?

– Что?

– Много!

– И что?

– А то! Что Александр Сергеевич, не может ко всем придти. Это понятно?

Я согласился.

– Вот мне Наталья Николаевна и говорит. Сходи ты, Гоша, ответь им на вопросы. Не хорошо, когда люди надеются, а мы их просьбы без ответа оставляем.

– Наталья Николаевна… Гончарова что ли? – стало до меня доходить.

Гном подпрыгнул.

– Не всё потеряно! Память возвращается!

– Ну ладно тебе, не подтрунивай, а то не отнесу тебя к Наташке. Кстати, а зачем тебе в её квартиру.

– Я должен был до двенадцати обратно вернуться, – Гоша сел на рукоятку ножа. – Но тут, какая-то баба, завернула меня в пакет, вместе с тарелкой с котлетами. Пока я с котлетой расправлялся, пакет понесли. Вот так, как-то.

– Это Наташка! Она всем в пакеты свою еду раскладывала!

– Дрянь еда, я тебе скажу!

– Да я знаю! Так как ты теперь обратно?

– Мне надо попасть в ту квартиру сегодня, до двенадцати. Если не получится, застряну на год, до следующего рождества. А это, я тебе скажу, не очень хороший вариант.

– Вот оно что! Ты уже оставался у нас! Это поэтому у тебя речь далеко не пушкинских времён, а самых, что ни на есть, наших.

Гоша горько улыбнулся.

– Два срока. В позапрошлом году и пять лет до этого. Александр Сергеевич от моего сленга уши затыкает, слышать не хочет. Поэтому, короче, меня и сослали на половину Натальи Николаевны. А раньше, я у Александра Сергеевича около чернильницы сидел. Эх, какие времена были! Сколько он на мне своих поэм испытал! Улыбаюсь я и хлопаю, он поэму оставляет. Молча сижу, рвёт листок нещадно и в корзину кидает!