Вячеслав Малых - Китайский дневник

Прошлым вечером Син Чен читала нам старинные китайские сказки, последняя была кратким изложением «Путешествия на Запад», и Хуршид сегодня вызвался продолжить тему поисков духовного предназначения.

‒ Я большой поклонник суфийской традиции, – прокашлявшись, начал он. – Суфии, если кто не знает, – он покосился на меня, но я гордо вернул ему взгляд, – это своеобразные вольные каменщики от ислама. Не то чтобы тайный орден, но общие моменты есть… Так вот, в прошлый раз мы говорили о буддизме и его тайных учениях, а суфии занимались вычитыванием скрытых смыслов в Коране. Иногда их интерпретации уводили их очень далеко… так что многие мусульмане суфизм не особо жалуют. К некоторым проявлениям суфизма я тоже отношусь с опаской, но старинные предания дервишей по-настоящему глубоки и открывают сокровенное знание. Если в двух словах, в основе суфизма лежит идея разных уровней познания сокровенного мира, и каждый уровень сопряжён со своей цветовой символикой. Но цвета – это только символы, главное здесь – идея света и качества этого света. Потому что познание в суфизме, как и в буддизме, есть просветление . В своё время меня поразил в суфизме один символ, очень метафоричный, очень странный. Символ чёрного солнца, излучающего чёрный свет. Понятно, что тут мы многим обязаны Платону с его пещерой, тенями на стене, светом истинного солнца и так далее. Суфии опирались на очень давнюю традицию: что-то напрямую брали у греков, что-то унаследовали от христиан, от гностиков, потому что жили в общем культурном пространстве.

О суфиях я читал когда-то в книжке из богатой бабушкиной библиотеки. «Световой человек» или что-то вроде; даже вспомнил забавную фотографию на одной из первых страниц: автор-француз с проникновенно-вдумчивым взглядом бывалого мистика. А вот содержание книги из памяти уже выветрилось.

‒ Чёрное солнце… что же это такое, спросите вы, – продолжал Хуршид. Повествуя, он активно жестикулировал, его крупные смуглые руки не знали покоя. Увлёкшись, он скинул с себя одеяло и расточал пряно-сандаловый запах духов. – Это солнце Божественного мира. Но для мыслителя, находящегося на высшей ступени, свет этого солнца ясен и очевиден, а для тех, кто стоит уровнем ниже, этот свет как бы временно сокрыт, и потому предстаёт в виде тьмы. Чёрное солнце – это Божественный мрак Творения, когда мир ещё не был проявлен в своей вещественности, не был обозначен словом. Но мир существует в Разуме Аллаха – а значит, вечен. Чёрное солнце – это метафора и для человеческого творчества. Создавая произведение, поэт, художник, скульптор, входит во мрак вдохновения, когда зыбкие сны силового поля шепчут ему что-то невнятное, прекрасное или пугающее – то, что он должен вывести из Разума Аллаха и подарить людям. Так когда-то Джабриил говорил с Мухаммадом, а Отец из облака вещал Исе, чьё предание дошло до нас в искажённом виде лишь по вине ущербности человеческого разума, который наделил пророка качествами Бога.

Увидев, что я с сомнением пожимаю плечами, Чуань Дзон заметил:

‒ Не будем вдаваться в историю религий, Хуршид. Опираясь на твою же точку зрения, можно заключить, что и Мухаммад мог неверно истолковать слова ангела. Мы уважаем твою любовь к теологии, но сегодня мы собрались, чтобы послушать истории, ничего больше!

‒ Будут вам и истории, – спокойно отозвался Хуршид, – но вы же ничего не поймёте, если я вам сначала не объясню, что к чему, – Син Чен и Манфу исподтишка обменялись улыбками, но не злорадными, а приятельскими, потому что все любили Хуршида и уважали его твёрдость в вере.

Хуршид глубоко вздохнул и сказал:

‒ А вот вам история. Понимайте её как хотите, но если вы сейчас хотя бы примерно поняли то, о чём я толкую, возможно, вы эту историю истолкуете верно.

Одним глотком осушив чашечку чая, иранец медленно и распевно начал повествование.

2

‒ Давным-давно, и время здесь ни при чём, потому что нет ни прошлого, ни будущего в пульсации силового поля, человек шёл по пустыне в поисках чудесного города. Как он оказался в пустыне, откуда он и кто – человек не знал. Он знал лишь одно: когда-то он помнил своё имя и предназначение, но отчего-то позабыл. И чем дальше он шёл, тем больше он забывал, и даже сам вопрос постепенно стёрся у него из головы. Так и блуждал он от оазиса к оазису, от колодца к колодцу. Шёл, опережая караваны, шёл, ведомый одним только тайным чувством, которое указывало ему маршрут. От женщин в оазисах, от кочевников возле колодцев, от бедуинов в караванах он узнал о чудесном городе в сердце пустыни, которым правит мудрый халиф, способный ответить на любые вопросы. Халиф этот, великий аятолла, наделён знанием обо всех вещах мира.

Но шли дни, месяцы и годы, а тайный город всё не появлялся на горизонте. Зато были другие города, шумные и весёлые, с блеском украшений и светом фонарей, которые не гаснут по ночам. И в этих городах всегда находилось место для путника. Поначалу, прежде чем оказаться в пустыне, он хотя бы помнил своё имя, имя своего отца и свой главный вопрос к халифу. В первом городе он повстречал золотых дел мастера, который в обмен на его имя открыл ему тайну подземных сокровищ. Несколько месяцев, а может быть и лет, прожил путник в довольстве и достатке, был приближен к королю, а после и сам едва не стал королём, потому что мог купить всё, что было в этом городе, включая самого короля со всеми его наложницами и домочадцами. Но он ещё помнил имя своего отца, ещё не стёрся в его памяти главный вопрос к халифу. Потому он оставил город и отправился дальше странствовать по пустыне жизни. Но имя своё он потерял.

Во втором городе люди страдали от недостатка песен и красивых историй. Поэты были изгнаны в пустыню за вольнодумие, и людей оставила радость слова. Наш путник был хоть и никудышный, а всё-таки немного поэт. Оттого и обрадовался он случаю стать первым поэтом в городе, знаменитым и всеми почитаемым. В обмен на имя его отца седой лукавый библиотекарь открыл ему тайну стиля и звука, так что можно было писать витиевато и без всякого вдохновения. И путник начал писать. Да что там, он слагал стихи на ходу – и не вольнодумные, а славящие город и его мудрого короля. Народ обожал нового поэта, сам король склонял перед ним голову, и даже малые дети распевали его песни, ещё не выучившись грамоте. И хотя новый поэт славил власть короля, но народ взбунтовался, сверг правителя (кому нужен король, не умеющий писать стихи?) и потребовал, чтобы знаменитый поэт сам стал королём. И тут поэт понял, что слава и власть не дадут ему ответа на его главный вопрос. Под покровом ночи он бежал. Но имя отца вспомнить уже не мог.

Как вы понимаете, в следующем городе он встретил свою любовь. Изящная девушка возле городских стен пела про своё одиночество и про то, что красота её вянет понапрасну и никому не приносит счастья. Сердце путника растаяло. Он отдал девушке свой вопрос в обмен на её любовь и уют домашнего очага. В том городе он прожил дольше всего. Ибо не осталось у него ни своего имени, ни имени отца, ни вопроса. Не к чему было стремиться и не о чем сожалеть. Так и жил бы он в иллюзии счастья под пение его жены под окнами – жены, зазывающей к себе других путников, пока глупый муж верит в то, что обрёл земной рай. Ибо сердце девушки легче пера, а мысли её – как горный ручей, вертлявы и неглубоки. Она сама забыла главный вопрос путника в тот самый момент, как получила его.