Мария Некрасова - Большая книга ужасов – 79

Лысый опять повернул ключи в зажигании, машина опять взвизгнула и замолкла.

– Съездили! Михалыч там колдует, что ли?! Совсем старик сбрендил. – Лысый двинул кулаком по рулю, и гудок врезался в уши, я аж вздрогнула.

– Это похоже на знак, – потихоньку сказал Васька. – Знак, что ехать не надо. Сперва бензина не было, теперь машина не заводится…

Бад влепил ему затрещину, а сам сказал:

– Лень, может, правда ну его? Я устал. И голодный.

– И я! – поддержал Руди. Бад дотянулся с переднего сиденья и тоже влепил ему затрещину.

– А в старом корпусе здорово! – заметила Софи. Она в школе дольше нас всех, и, кажется, она одна помнит этот старый корпус. Лично я видела только новый, где Михалыч. А о старом только слышала, что он есть и его никак не могут продать, не знаю почему.

Лысый посмотрел на нас в зеркало, и мне захотелось опять сбежать на забор. У него были жуткие красные глаза, я думала, он сейчас рявкнет так, что я еще долго ничего не буду слышать. Но вместо этого он молча повернул ключ. Странно, но в этот раз раздался не визг, а ровное тарахтение мотора. Кажется, мы все хором вздохнули тогда. Лысый сразу ожил:

– Ну вот, а то «Не поедем, не поедем!».

Он включил музыку, и мне сразу стало спокойнее. Играло что-то медленное и очень тихо. Я откинула сиденье и нацелилась поспать, но Лысому это не понравилось:

– Не спать, а то я сам усну. Только этого нам не хватало… – Он стал крутить ручку магнитолы, и машина наполнилась противным шипением, иногда перебиваемым музыкой. Лысому все не нравилось, а спать под это было невозможно. Я заткнула уши и смотрела, как он вертит ручку магнитолы, другой рукой удерживает руль и еще что-то беззвучно ворчит. Когда он отнял руку от магнитолы, я рискнула открыть уши.

– Когда же они проснулись, кругом была темная ночь [1] «Гензель и Гретель» – сказка братьев Гримм. Перевод Н. Полевого. (Прим. автора) . Гретель стала плакать и говорить: «Как мы из лесу выйдем?» Но Гензель ее утешал: «Погоди только немножко, пока месяц взойдет, тогда уж мы найдем дорогу».

– Вот сказку слушайте, – довольно сказал Лысый. – Хоть так не уснете.

– Подходящая сказочка, – заржал Бад. – Скажи честно, куда мы едем?

– На дачу в старый корпус. Там остров, лес…

Все заржали.

– Так шли они всю ночь и еще один день с утра до вечера и все же не могли выйти из леса и были страшно голодны, потому что должны были питаться одними ягодами, которые кое-где находили по дороге. И так как они притомились и от истомы уже еле на ногах держались, то легли они опять под деревом и заснули.

– И эти спят, – ворчал Лысый. – Вставайте уже!

– Мы не спим.

– Да я не вам…

Лысый и в школе все время разговаривает с телевизором. Обычно это смешно, но в этот раз было как-то непривычно, наверное из-за того, что вместо телевизора было радио.

– А старуха только покачала головой и сказала: «Э-э, детушки, кто это вас сюда привел? Войдите-ка ко мне и останьтесь у меня, зла от меня никакого вам не будет».

Она взяла деток за руку и ввела их в свою избушечку. Там на столе стояла уже обильная еда: молоко и сахарное печенье, яблоки и орехи. А затем деткам были постланы две чистенькие постельки, и Гензель с сестричкой, когда улеглись в них, подумали, что в самый рай попали.

– Лень, нам обязательно слушать этот бред? – спросил Бад.

– Поворчи у меня!

– Но старуха-то только прикинулась ласковой, а в сущности была она злою ведьмою, которая детей подстерегала и хлебную избушку свою для того только и построила, чтобы их приманивать. Когда какой-нибудь ребенок попадался в ее лапы, она его убивала, варила его мясо и пожирала, и это было для нее праздником. Глаза у ведьм красные и недальнозоркие, но чутье у них такое же тонкое, как у зверей, и они издалека чуют приближение человека. Когда Гензель и Гретель только еще подходили к ее избушке, она уже злобно посмеивалась и говорила насмешливо: «Эти уж попались – небось не ускользнуть им от меня».

– Леня, что мы слушаем?! – заныла Флер. – Ночь кругом, как-то неуютно под такой аккомпанемент.

– Зато точно не уснете, – зевнул Лысый.

– Это всего лишь сказка, – зевнул и Бад. За ним стали зевать все, пока Васька не выдал:

– А я видел по телику такую ведьму. Только она всамделишняя.

– В смысле не сказочная?

– В смысле убивала и жрала людей. Ее в «Новостях» показывали, когда арестовали.

– Прекрати!

– Да ладно, она в тюрьме давно. И вообще не у нас, а где-то в другом городе, я не запомнил.

– Не запомнил и молчи. – Бад дотянулся и влепил ему затрещину.

А я подумала, что теперь точно не усну.

Салон уже прогрелся. Я сидела, втиснувшись между Флер и Софи – тепло. Радио бубнило свою сказку, Бад с Васькой ругались, я не заметила, как все-таки уснула.

Проснулась от холода. Машина стояла на освещенном пятачке бетона, а вокруг была чернота. Ах да, река! Лодочная станция! Лысого не было. Растянувшись на двух передних сиденьях, спал Бад, остальные скрючились в своих креслах, кто как, и тоже дрыхли. Холодно. Значит, давно стоим. Я подумывала выйти осмотреться, но Софи так вытянула ноги, что выбраться, не разбудив ее, я бы не смогла.

Сижу. Фонари за окном освещают парковку, где кроме нас – никого. От этого не по себе. И где, спрашивается, Лысый? Должно быть, ищет лодку. Ночью, наверное, трудно найти дурака, который повезет нашу компанию, вот Лысый и забегался. И чего мы не заночевали в новом корпусе! Туда хотя бы ехать не по воде.

Ужасно хотелось есть, пить, плакать и обратно в школу. Дача – проклятие человечества! Лысый спрашивал, спокойно ли ночью на станции. Да уж спокойно. Ни души. Даже мошкары под фонарями не видать, как будто неподвижную картинку приклеили к окнам машины. А я – любуйся. Когда Лысый придет, я услышу.

Я закрыла глаза, но сон не шел. Горло щекотала странная тревожность: чего Лысый спрашивал, спокойно ли на станции ночью? Что здесь может случиться-то, где нет людей, только фонари и вода? Лысый нам ничего не рассказывает, все приходится подслушивать. Все бережет от стрессов. От каких?

Софи заворочалась во сне, и я распахнула глаза. Тихо. Картинка за окном все та же. А почему так тихо-то, если Лысый бегает по пристани и ищет лодку? Он должен топать как конь в этой тишине. Не слышно. Наверное, ему пришлось далеко отойти.

Река чернела за бетонным причалом. Не люблю воду. Кто ее знает, что там на дне…

Где-то далеко заревел катер. Я вскочила, забыв о ремне, отпружинила, плюхнулась на сиденье, отстегнулась, еле найдя замок под седалищем Софи. Она шевельнулась во сне, подобрала ноги. Я вышла в проход и уставилась в лобовое стекло: кто едет?

Катер долго не приближался, я слышала шум и не могла понять: он идет к нам, или от нас, или вообще наматывает круги. На черной воде ни черта не было видно. Бад оглушительно сопел на передних сиденьях. Я села на пол и сунула голову между спинками кресел. Все видно. Всю пустую бетонную парковку, весь пустой причал и всю бесконечную черноту воды с далекой полоской серого берега. Катер шумел ровно, не приближаясь, не удаляясь, как будто издевался. Чего ему надо? Давай приезжай уже!