Глеб Карпинский - Иди как можно дальше. Роман

– Сейчас сложно узнать правду, Айрат Тахирович.

– И все-таки попробуем, Герман, попробуем.

Заключенный словно вышел из спячки, припоминая, как навещала его мать, и он сжал от приступа душевной боли кулаки. Сгорбленная и поникшая женщина, подарившая ему однажды жизнь и единственная, кто не отвернулась, когда весь мир, казалось, предал и возненавидел его, она приходила раз в полгода и доставала из сумки кулек овсяного печенья. Проверяющие разламывали, крошили эти печенья с таким неописуемым усердием, словно думали, что в них находится то, что поможет ему сбежать. Сквозь перегородку долго смотрел он в ее замутненные старостью глаза, не находя ответа на извечный вопрос «Почему?» и с горечью отмечая, что морщин на ее милом родном лице с каждым разом становится все больше и больше. Связь между матерью и сыном была сплетена невидимыми нитями. Никому, ни прокурору, ни судьям не удалось порвать эти нити, и сейчас он отчетливо понимал, как любит свою мать, и как она любит его. В тумбочке еще лежало печенье, помнящие ее руки, а он смотрел на него и плакал, как мальчик.

– Адам, не плачь… – раздался звонкий голос.

Словно горная речка зажурчала над потолком, и заключенный вздрогнул. Что это? Сон, галлюцинация? Возможно и то и другое, но он опять услышал этот звонкий голос.

– Не плачь!

Все его естество пробудилось, словно вода, обнаружив брешь в плотине. Адам всматривался в темноту. За время пребывания в заточении он научился понимать каждый шорох. Камера была пуста, но заключенный с наслаждением вдыхал нежный запах ландышей, словно границы затхлой камеры вдруг рассыпались, и он оказался в ночном майском лесу. Откуда взялись эти ароматы? Каким чудесным ветром занесло их в одиночную камеру узника?

– Я знаю, что ты здесь! – закричал он, хватаясь за голову.

Ему стало страшно, что безумие настигло его и отнимет способность различать правду и ложь, а главное он боялся потерять ту жажду мести, что давала ему силы выжить в таких нечеловеческих условиях. Часто ему снились сны, что чудом он вырывается из этой клетки и настигает своего врага, но каждый раз либо происходила осечка, либо сон прерывался…

– Не кричи, звуки пугают меня, – раздался тот же звонкий голос.

Образ босой алтайки в цветной рубахе завис в воздухе, покачивая за спиной белоснежными крыльями.

– Я схожу с ума! – выдохнул Адам и прикрыл рукой глаза, защищаясь от рассеивающего мрак мерцающего света.

Они шли по запутанным коридорам. На глазах у него была повязка, но он чувствовал, как сотни молчаливых и ожесточенных глаз смотрели на него сквозь решетки и щели, провожая в последний путь. Все смертники догадывались, куда ведут эти запутанные коридоры и что обычно ждет их в конце пути. Каждый шаг отдавал тяжелым пугающим эхом, и Адам пригибался, с тревогой вслушиваясь в свои собственные шаги.

– Лицом к стене! – приказал тюремщик.

Его втолкнули в комнату, и, не снимая повязки, грубо усадили на стул.

– Снимите с него наручники, и Вы свободны, сержант, – раздался голос, в котором заключенный признал голос телохранителя сенатора.

– Зачем это все? – сухо спросил узник, растирая запястья.

– Я приехал, чтобы освободить Вас.

Сердце заключенного вздрогнуло. Он уже давно свыкся с тем, что проведет в этой дыре всю свою жизнь.

– Сенатор дает Вам шанс начать новую жизнь. Именно сейчас самый подходящий момент. Надеюсь, все это остудит пыл оппозиции и спасет страну от развала и гражданской войны.

– Вы, как телохранитель сенатора не боитесь того, что я продолжу свое дело? – усмехнулся узник.

Машина ехала мимо поля подсолнухов. По оврагу в зарослях Иван-чая паслись, виляя сонно хвостами, лошади, и Адам попросил остановиться. Герман с неохотой припарковался у обочины и, сорвав пучок травы, стал подзывать животных. Одна лошадь направилась к ним навстречу, но от предложенной травы фыркнула и стала тыкать мордой в карман бывшего заключенного.

– Надо же, учуяла! – Удивился Адам, достав из кармана печенье.

Лошадь быстро слизала крошки печенья с ладони. На запах сладкого овса подошли и другие животные.

– Лошади, – продолжил Адам, гладя на их вытянутые морды, – умные животные, со своим характером, как люди, только в них еще больше человеческого. Они могут любить так же как мы, могут страдать и жертвовать собой ради спасения хозяина, они умирают от тоски, они вредничают и упрямы, если им что-то не нравится. В их жилах течет истина, они не умеют обманывать, не предают, боятся боли, но готовы ее терпеть, если надо. Кататься на них – великое счастье, это все равно, что заниматься любовью с любимой девушкой в первый раз…

Охранник проверил документы и сверил данные на компьютере.

– Добро пожаловать! – улыбнулся он и открыл шлагбаум.

Машина въехала на подземную парковку, и оттуда на скоростном лифте Адам в сопровождении телохранителя поднялся на нужный этаж, где размещались апартаменты сенатора. Дверь открыла женщина в фартуке, в которой Адам узнал помощницу сенатора.

С тех пор, когда он в последний раз видел ее на Арбате, она сильно изменилась. Это уже не была та зазнавшаяся и знающая себе цену женщина, которую сенатор часто брал на свои переговоры. Что-то очеловечило ее, опустило на землю. В фартуке горничной она выглядела сейчас очень милой и скромной.

– Здравствуйте. – Сказала она, пропуская гостя. – Сенатор ждет Вас в гостиной.

После камеры квартира сенатора казалось сказкой. Адам с интересом разглядывал мебель, хрустальные люстры, канделябры и декоративные интерьеры. На стенах висели портреты выдающихся российских деятелей прошлого.

– Проходите, пожалуйста, – приветливо улыбнулась ему Анна. – Чувствуйте себя, как дома.

– Ты с ним осторожней, – заметил Герман, ухмыляясь. – У него не было женщины три года…

Сама гостиная, в которой ожидал сенатор, напоминала скорее библиотеку с высокими книжными шкафами, расставленными по краю стен. Особый колорит придавали чучела животных: кабана, волка, оленя и лисы. Хозяин увлекался охотой и любил выставлять свои трофеи напоказ. В камине потрескивал огонь, тепло от которого слегка покачивало листья пальмы. В ее тени и сидел сенатор. Он протягивал руки к огню, и казалось, не замечал вошедшего. Революционер заметил рядом журнальный столик, на котором стояла бутылка коньяка и одна рюмка. В ногах у сенатора была расстелена шкура бурого медведя. Поверженный хищник скалился на вошедшего, словно охранял своего палача.