Глеб Карпинский - Иди как можно дальше. Роман

– Ну, здравствуй, Адам.

Сенатор развернулся на кресле и предложил гостю сесть напротив. Адам отметил разительные перемены в его лице. Во всем взгляде этого некогда ненавистного ему человека чувствовалась чудовищная усталость. За три года сенатор заметно сдал. Казалось, он болел какой-то неизлечимой и тяжелой болезнью, которая точила не только тело, но и душу. И эта болезнь отчетливо проступала в дряхлых руках, трясущемся подбородке и устало блуждающем взгляде. Несмотря на дорогие аксессуары, подтяжку лица и искусный маникюр перед ним сидел немощный и несчастный старик.

– Зачем я здесь? – спросил бывший узник сухо.

Их разделяла лежащая на полу шкура медведя.

– Считайте это моей старческой прихотью… – ответил сенатор, с любопытством посматривая на своего несостоявшегося убийцу.

Минуту-другую они слушали, как трещат поленья в камине, затем сенатор налил рюмку и предложил Адаму.

– Мне нельзя, врачи запрещают, – печально улыбнулся господин Мидиев.

Коньяк приятно обжог горло, и еще долго революционер с удовольствием смотрел на языки пламени, в которых ему мерещились развивающиеся на ветру рыжие волосы девушки.

– Тишина… – произнес он, словно во сне, но сенатор не понял его.

– Да, в моей берлоге достаточно тихо, и Вы вправе делать здесь все, что хотите.

– И даже уйти?

– Я бы не хотел этого.

Сенатор положил на стол пачку денег.

– Не думайте, что я пытаюсь купить Вас, но я знаю, что Вы только что из тюрьмы и нуждаетесь в самом необходимом. Вам, навряд ли, кто-нибудь поможет, кроме меня.

Революционер поднялся, так и не притронувшись к деньгам. Он старался не смотреть на искушение. Как хозяйская собака, которой кто-то из гостей предлагает вкусное лакомство, и она ворочает морду.

– Что ж, – с сожалением вздохнул сенатор и позвонил в колокольчик, – Анна проводит Вас.

Гость шел за горничной и смотрел на ее покачивающиеся бедра. У него на душе было неприятное ощущение. С одной стороны, деньги сейчас были не лишние, но с другой, он бы чувствовал себя предателем, если бы взял их. Люди, с которыми он боролся и которых считал источником бед русского народа, теперь окружали его и невольно и ненавязчиво напрашивались в друзья. И эта возможная дружба тяготила его. Он мечтал вырваться из этого капкана, и чем быстрее, тем лучше. Но какая-то неведомая сила удерживала его, обременяла и отвлекала. И сейчас эти покачивающиеся бедра говорили ему, что он слаб, что ему сейчас больше всего хочется именно закинуть юбку этой женщины кверху, и, не обращая внимания на ее неистовые крики, грубо овладеть ею… Без этого жестокого насилия он чувствовал себя словно неполноценным.

– Ваша комната, – остановилась у дверей горничная, пропустив его вперед.

Проходя мимо нее, он близко увидел ее поднятую грудь с выступающими сквозь фартук большими сосками, и едва сдержался, чтобы не наброситься на нее.

На стене висел календарь 1994-го года с фотографией Виктора Цоя. Гантели на полу. Письменный стол с нетронутыми тетрадями и школьными учебниками. Шахматная доска с недоигранной партией. Это были не обычные шахматы, а слепленные из теста фигуры. Адаму стало интересно, как художник решил вопрос с цветом. Он взял коричневую ладью и понюхал. Она пахла какао. Еще тем настоящим советским вкусом его детства. Адам невольно улыбнулся. Этот запах отвлек от нехороших мыслей, дал силы, чтобы противостоять злому искусу. Затем он подошел к столу и машинально пролистал школьную тетрадь. Эта была тетрадь в клеточку, исписанная аккуратным подчерком. Судя по всему, кто-то вел дневник. На последней странице был рисунок молодой красивой девушки восточной внешности. Ему показалось, что он уже видел эту девушку прежде, но где и когда он не помнил. Причем, Адаму показалось, что рисунок нарисовали совсем недавно.

– Кто жил здесь? – спросил он, недоумевая.

Казалось, этот простой вопрос застал врасплох горничную.

– Здесь все осталось нетронутым с тех пор, как сын господина Мидиева… – горничная совсем растерялась. – Единственное, насколько я помню, отец убрал все фотографии сына…

Адам понял, что с сыном господина Мидиева случилось что-то нехорошее, но расспрашивать больше не стал. Анна дала полотенце, показала, где находится ванная комната.

Адам еще раз посмотрел на горничную. Он постарался запомнить ее эротический образ, чтобы там во сне дать волю своим желания и страстям. Он даже был рад, что его глаза слипались от тяжести век, и он чувствовал, как проваливается в бездонную пропасть. В этом смутном сознании, почти уже заснув, сквозь полузакрытые веки он видел ее утонченную фигуру, сексуальность движений, как она с нескрываемым интересом смотрит на него. В эти роковые мгновения его борьбы она была так доступна для него. Он даже чувствовал, что не надо никакого насилия, достаточно лишь протянуть ей руку или сделать какой-то тайный невербальный знак, чтобы увлечь ее к себе на перины. С другой стороны он не верил этой женщине. Он понимал, что с ее стороны это, скорее всего, игра, в которую она сама по своей слабой женской природе и верит. Не то что он чувствовал сейчас фальшь с ее стороны, но предположение, что после секса с ним, она не пойдет и не доложит сенатору, что гость пал и теперь у них на крючке, не покидало его. Он знал ее как преданную помощницу сенатора, готовую по просьбе своего босса выполнить любую миссию.

– Я только переночую и уйду… – прошептал он, проваливаясь в сон.

Анна вся дрожала. С ней творилось что-то необъяснимое. Бывает так, что живешь, все время по одним правилам, смиряешься с ритмом жизни и вдруг в какой-то день ты отпускаешь себя, попадая в состояние эйфории, в котором все позволено и все простительно. Ты знаешь, что завтра жизнь вернется в обычное русло и от этого ценность мгновения, в котором ты пребываешь, становится еще опьяняюще слаще и более острой. Сейчас был именно тот момент, когда она почти не контролировала свои действия. К тому же, на днях сенатор дал ей отставку, щедро вознаградив ее за верную службу и навсегда отказавшись от ее эскорт услуг. Теперь ей не нужно было строить его оппонентам глазки, незаметно от окружающих протягивать свою визитку и вести двойную игру, часто заканчивающуюся в постели и шпионскими скандалами, все это было в прошлом. Единственно, что попросил ее сенатор, так это присмотреть за новым гостем, но эта деликатная просьба с его стороны была по-дружески, то есть она была вольна в своих действиях. И сейчас природа побеждала в ней. Анне хотелось прилечь рядом с этим мужчиной, который еще три года назад направлял пистолет в ее сторону. Она прощала его, оправдывая многое из прошлого молодостью и горячностью. Именно незатухающий огонь страданий в его несчастной душе, взывающий к справедливости, возбуждал ее женский инстинкт. Она, как опытная самка, инстинктивно угадывала себе лучшего самца, которому даже не надо было бороться за нее, который способен увидеть в ней женщину, именно женщину, а не шлюху или подстилку для деловых партнеров. И вот сейчас ей хотелось плакать по-детски, ничего не стесняясь, положить свою головку ему на грудь, и при этом почувствовать себя маленькой и беззащитной девочкой.