Лючия Стоните - Новые сказки

С ночи той седа я стала.
Каждый вечер тянет к морю.
В море слез моих немало.
Только нет лекарств от горя.

Свой рассказ окончив вскоре,
Села мать на брег песчаный,
С жизнью и судьбой не споря.
Сел и я, как гость незваный.

Молча мы сидели с нею.
Утро уж в права вступало.
Море, нам мешать не смея,
Мыслям в такт слегка плескало.

Вдруг волна резвее прочих
Прямо в ноги нам метнулась.
Ног коснувшись, как нарочно,
В дом родной тотчас вернулась.

Та волна, в залог издевки,
Плоский камень нам оставив,
Пала вниз совсем неловко,
Нас от брызг своих избавив.

Что за камень? Очень странный…
Взял я в руки дар беспечно.
Этот цвет? Да он янтарный!
Но зачем он весь исчерчен?

Камень я отдал прекрасный.
Как продать я дал советы.
Вдруг услышал крик несчастной:
«Дочка! Дайна! Дар заветный!»

Бог мой! Да она рехнулась!
С горем разум плохо дружит.
Вон сидит, в комок свернулась.
Видно ум ей плохо служит.

Я сказал как можно мягче:
«Вам пойти б домой, уснуть бы.»
Странник, солнце светит ярче,
Ты бы шел сюда, взглянул бы.

Беглый взгляд на камень бросил.
С той, обратной плоской грани,
Что не стал смотреть я вовсе,
Словно ангел нежный глянул.

Был прекрасен образ девы.
Ясно – камню нет урона.
Счастье в лике юной Евы.
Но зачем на ней корона?!

Житель я городской, и, поживши, не молод.
Как и все устаю от забот и трудов.
А когда уж невмочь, невзирая на холод,
Поезд скорый увозит меня под Тамбов.

Лица все дорогие в поселке одном —
Тетки, дяди, племяшки, деды-старожилы.
Рады мне. Вечерами в застолье хмельном
Через слово твердят, что покамест то живы.

Там, в тамбовском краю, дерева до небес.
В темных чащах, оврагах зубастые рыщут.
Там заснеженный рай, но порою окрест
Средь пушистых кустов перепелки не свищут.

Там трава-мурава и ручьи, и болота.
Нет зверью распривольней и краше земли.
Только кто-то еще, неопознанный кто-то,
Словно демон кривой затаился вдали.

Молвят люди порою из чащи глухой
В ночи темные, в срок волшебства полнолунья,
Будто слышится зов – ужасающий вой.
Может это с обличьем играет колдунья?

Но луна убывает, худеет и вновь
Все полесье объято чудесным покоем.
Но у дальней избы снова найдена кровь.
Здесь никто, никогда не забудет о вое.

То корова уйдет, и найдут колокольчик.
В черных каплях трава. И вокруг тишина.
Тут не выйдет никто в приближении ночи.
И не волки, не лес – неизвестность страшна.

Здесь на волка охотились исстари вольно.
Коли волка бояться, то в лес не ходить!
Серых шкур на базары свезли предовольно.
В страхе этом ночами не волка винить.

Старый дед рассказал про чудное градище.
Где-то в чаще забытой, что в дальних лесах,
Будто духи иль люди на старом кладбище.
Там живут и к кому-то приходят во снах.

Но про это про все откровенно не скажут.
Здесь пожить, и откроется правда как есть.
Иль увидишь глазами, иль кто-то покажет.
Мертвым найден сосед, изуродован весь.

Тело порвано в клочья, и кровь по проулку.
Тихий пахарь земли не умел навредить.
Что за зверь разорвал? Ведь не мягкую булку?!
Но не съел, а как-будто хотел устрашить.

Но кому устрашать захотелось округу?
Не являя себя, ничего не прося?
Только ходит слушок в деревушке по кругу —
Это древние духи, проснувшись грозят.

Ведь убийца не может исчезнуть так скоро.
Не оставив следа, ни ножа, ни тряпицы!
В раз на третий годок, изрыдавшися ором,
Бабы местные в траур спешат обрядиться.

И от жалоб усердных отдачи немного.
Едут, ищут, расследуют – все невпопад.
Много пишут бумаг, и обратно в дорогу.
Был иль не был сыскарь – поприкрыл снегопад.

Тут метель разыграется коли не в шутку, —
Ни дорог не найдешь, ни домов не видать.
Вроде тихо кругом, но спокойствие хрупко.
И ружье из сеней не спешат убирать.

Как луна наберет полномочную силу,
Как прольет на снега промороженный свет,
Будто тени встают из забытой могилы.
Снова вой за окном, а следов то и нет!

Прадед в детстве моем нарассказывал байку,
Как столетье назад снаряжались в отряд.
Как собак собирали в шумливые стайки.
В лес охотиться шли, почитай наугад.

Но никто, никогда не нашел это чудо.
Может, думаю я, неприлежно искали.
Как-то было придумал один недоумок, —
Мол де жертву оставим, и сгинут печали!

Что ж решили. И, телку под дубом оставив,
И поодаль, с верхушки сосны наблюдали.
Только утром замерзшие, чуть поотаяв,
Всем сказали, что нечисть в газа не видали.

Ну, не вышло, не вышло, чего тут дивиться?
С телкой дело решили опять повторить.
Вдруг послышался крик. Запропала девица!
Снова зверю селян удалось обхитрить.

В этот раз отыскалось, однако, отличье.
След в снегу отпечатал коварный злодей.
Дверь открыла девица сама без приличья.
Четкий след человечий нашли у дверей.

Шел по снегу разбойник как-будто бы с ношей.
Диво дивное – след то босой! Да в морозы!
Вдруг увидели гребень девичий замерзший.
Он чернел на снегу, аккурат под березой.

Чу! Охотники разом в испуге застыли;
След ноги превратился в звериный, огромный!
Четко снег утоптал. Показалось, накрыли!
Самый старый нашептывал матом отборным.

Молча шли мужики по печатям звериным.
Но цепочка, и та невзначай разорвалась.
И, не веря глазам, покивав на осины,
Людям только домой возвернуться осталось.

Вот пришли, и, не помня себя, рассказали.
Бабы охать и плакать опять принялись.
Сильно родичи девки пропавшей страдали.
Пред народом зверюгу найти поклялись.

Только солнце взошло и природа проснулась,
Только начали люди кормежку коров,
Глядь, деваха из леса живая вернулась.
Прямо в поле пошла, не заметив домов.

Вся одежда несчастной разорвана в клочья.
И висит, растопырясь, треплясь на ветру.
Что случилось с несчастной понятно той ночью…
Бабы девку вернули к родному двору.

Мать с отцом, ненарадуясь, кинулись к дочке.
Нам разбойника имя скажи, не обидим.
Все просили, глядели в любимые очи,
Но она промолчала, как-будто не видя.

Так никто ничего не узнал от девицы.
Толь глуха, ну а, может быть, в сглазе каком?
Мать с отцом приходили в часовню молиться, —
Мол, за что же дитя повредилось умом?