Элеонора Бостан - Дар

Стиснув зубы и захлебываясь от сотрясающих его рыданий, Антон снова и снова ударял рукой по шершавой, покрытой инициалами сотен сидевших на ней парочек поверхности лавочки, занозы впивались в ладони, но он не чувствовал боли, не замечал ничего, кроме этого ослепляющего гнева. Ему казалось, он уже никогда не успокоиться, а просто взорвется или сотворит что-то ужасное. Поэтому он откинул голову и закричал, продолжая молотить руками о деревянные края лавочки. Это был не громкий крик, скорее хрип или стон тяжелораненого зверя, но это помогло. Медленно, как будто по каплям, гнев начал покидать его.

Но на смену ему пришло отчаяние. Всё было плохо и выхода он не видел. Что ему теперь делать? кто или что может спасти его от этой монеты и от зла, которое она несла? Единственный, кто мог бы пролить свет на эти вопросы только что шагал по тротуару и вдруг исчез, опять это проклятое невезение. В этом тоже была какая-то мистика, так начало казаться Антону, ну куда мог деться хромой человек, ведь Антон потерял не так уж много времени, этот старик должен был быть где-то здесь, по всем законам должен. Но его не было, и это был другой закон в действии – закон подлости. Не видя выхода из этого черного лабиринта, Антон закрыл лицо руками – ссадины на которых уже налились кровью, но пока он их не ощущал – и снова плакал, но уже не так отчаянно. Потрясающе, думал он, рыдаю как девчонка в парке на лавочке, прогуливаю работу, и все зря. Теперь меня уволят, наверняка, я и так последние пару недель только и делаю что ошибаюсь и не справляюсь. И что тогда? На что жить? Хотя, может, жить уже и не придется. А если отбросить мистику, и он действительно просто серьезно болен? Компания отделается от него еще до того, как он успеет обследоваться, а медицина сейчас такая дорогая, что болезни серьезнее простуды могут себе позволить только миллионеры. Что тогда? Да уж, достойный финал его невезучей жизни. Жалость к себе захлестнула Антона, обычно он старался подавлять это постыдное чувство, но иногда оно, как наркотик при сильной боли, было просто необходимо. В малых дозах. Можно было не рассчитать и подсесть на это горько-сладкое зелье, а Антон, всю жизнь избегавший любых зависимостей, хотел и в этом сохранить чистоту. Он чувствовал себя маленьким человечком, угодившим в жернова судьбы, но все еще живым. Он был совсем один, и исчезни он прямо сейчас, никто не станет скучать и печалиться. Ну да, его соседки может быть поахают, Рита, может быть даже пустит слезу, но они забудут его и будут жить дальше, как будто и не знали рыжего парня из соседней квартиры. У него никого не было, он был не нужен этому миру, всю его жизнь мир отвергал его, как инородное тело, а он упорно цеплялся за жизнь, и вот до чего дошел. Может это – последний аргумент, подумал Антон, может так судьба решила поставить, наконец, точку? Но чем я так мешаю, подумал он, чувствуя, как болит что-то невидимое внутри, что-то, что называют душой, чем я так не угодил? Разве я не имею права на жизнь? Или это право имеет только тот, кто вырывает его из глотки у другого? Это были грустные мысли, мрачные и темные, но ведь и тучи над его головой сгустились как никогда.

– А, к черту все это, – прошептал Антон, закрыв глаза, солнечные блики, отражаясь от пруда, били даже по закрытым векам.

На смену жалости пришло смирение и какое-то опустошение, у него не было сил, он так смертельно устал. Он и в лучшие времена не был бойцом, а сейчас… куда ему сражаться, да и с чем? Он никогда не выигрывал, никогда не имел столько сил, чтобы бросить вызов чему-нибудь, его сила была в смирении. Так говорили верующие, сам-то он всегда держался нейтрально, отмечал Пасху и Рождество, когда у него еще была семья, но фанатично никогда не верил. Но и его мать бывало говорила: «у каждого своя сила, и невозможно сказать, кто сильнее, тот, кто не может терпеть и кидается в драку или тот, кто годами способен выдерживать тяжесть своей судьбы». Может она хотела просто утешить его, но он сразу понял, что хоть и относится ко второму типу, силы никакой в себе не чувствует. Смирение, вот в чем он был силен, принять то, что взвалил на тебя Кто-то-Сверху, это он мог и делал всю свою жизнь. И разве он мог злиться? Неужели он правда злился всего несколько минут назад? Нет, злость – это не его территория, она отнимает слишком много сил, а у него они итак в дефиците. Тем более, что злость – это дорога, оканчивающаяся тупиком, по крайней мере, для него, кто-то мог, разозлившись, высказать все обидчикам или разгромить витрину магазина или ввязаться в драку или просто кардинально поменять жизнь. А он не мог, как не мог лазать по стенам или летать. Зато он хорошо знал другой путь, эта дорога в его случае была длинной и понятной, это была его территория, и он снова по ней пошел, ощущая знакомую смесь облегчения, комфорта и грусти. Судьба не баловала его подарками, и чтобы ни ждало его впереди, он уже знал, что это не будет хорошим, но так, значит так, он сможет это принять, у него в этом деле богатый опыт.

Антон протер глаза и сделал глубокий вдох, усталость навалилась на него с новой силой, как будто отдохнула, пока он был занят своими душевными муками. Да, так, значит так, а что еще он мог? Отмотать время назад и не брать монету или не выходить из автобуса или что? У каждого есть судьба, и ты можешь принимать ее или не принимать, ей плевать, она будет долбить тебя, пока не ты не сдохнешь. В моем случае, это, видимо, будет скоро, подумал Антон, ох и развлеклась же со мной эта сука. Он не стал смотреть на часы, зачем, он все равно ужасно опоздал, вместо этого он достал из портфеля расческу, прошелся по волосам, протер губкой туфли и встал. После бурного выхода эмоций он чувствовал приятное опустошение, да, грусть никуда не исчезла, но сейчас даже она ослабла и стала бледной и тихой. У всего есть плюс, подумал Антон, не спеша выходя из-под деревьев и направляясь в ту сторону, откуда пришел, по крайней мере, мне не страшно и не обидно, мне… никак.

Обратно он шел тем же самым путем, но смотрел теперь только под ноги. Он поднял глаза всего один раз, когда дошел до того места, где видел белку и луч света, пробивающийся сквозь листву. Белки, конечно, уже не было, и луч пропал – солнце проделало путь по небу, так что свет стал размытым. Но Антон помнил, как прекрасно выглядела белочка, застывшая в столбе яркого света посреди зеленого полумрака, помнил, как сам вошел в этот свет и почему-то вдруг подумал о русалочке из сказки. В сказке она умерла, но в Диснеевком мультфильме все кончилось хорошо, американские дети должны расти на хэппиэндах – и Антон считал это правильным, ему вот их очень не хватало – так что появилась и другая концовка, где зло было побеждено и все жили счастливо. И внезапно в нем вспыхнула надежда, такая же яркая как луч, прибивающий листву. Может, все еще будет хорошо, вселенная ведь подчиняется законам равновесия, а в его жизни был огромный перевес негатива, так может теперь весы, наконец, придут в равновесие? В конце концов, он ведь еще жив, значит, надежда есть. Должна быть и другая концовка, подумал Антон, если до последнего стоять на своем пути, пусть это путь терпения, но капля камень точит, если просто стиснуть зубы и переждать, может шторм все-таки кончится? Он так хотел в это верить, это была спасительная ниточка в бушующем океане печалей и неудач, и он схватился за нее, потому что все еще хотел жить, как и всегда.