Александр Гайсин - Любовница Иуды

– Я бы так не сказал. – Джигурда, кисло морщась, почесал мизинцем раздвоенный кончик носа. – Хотя мне и очень хочется, чтобы это было так.

– Что же тебе мешает сделать, чтобы это было так? – Широкая грудь под френчем колыхнулась в беззвучном смешке, но брови вытянулись в одну строгую линию. – Ты меня удивляешь в последнее время, Гавриил. Что с тобой? Где прежние сметка и хватка?

Джигурда взглянул на губернатора как бы через силу, сквозь тусклую пленку испуга и тихой ненависти. Он давно знал этого человека, но ему (как и нам, добавим) редко удавалось понять, когда тот шутит, а когда говорит серьёзно. Шутка и серьёзность срослись у губернатора в одно целое и не могли существовать друг без друга, как сиамские близнецы: когда он шутил, то говорил всерьёз, и наоборот. Поэтому всякий раз, для закрепления доказательства от противного, ему приходилось подмигивать, не столько собеседнику, сколько и, прежде всего, самому себе.

До Иуды тоже дошло, на что намекает губернатор острова, и он затосковал – не от страха за себя (ему ли теперь бояться?), а от мысли, что желанная встреча с Марией Залетновой может не состояться.

– Где твой паспорт?! – внезапно рявкнул на него Ферапонтов. (Обычно он делал это для разминки, чтобы поскорей выбить из себя энергетические пробки и заодно втолкнуть подчиненного в нужную колею.)

– Нет у меня никаких документов. Я нынче гражданин мира, – спокойно ответил Иуда, но улыбку сдержать не смог: за двадцать веков он отвык от начальственной грубости, и сейчас она была ему даже приятна.

– Снова чую гнилой ветерок из продажного Центра, – Ферапонтов демонстративно потянул носом воздух и брезгливо перекосил рот. – А кем же ты раньше был, сучий сын?

– Дитя Эрец-Исраэль. Бедный Иуда из местечка Кериоф-Йарим. Был кормильцем общины Егошуа из Эль-Назирага.

– Да что ты говоришь! Как интересно! И зачем же ты, кериофская морда, предал Галилеянина за тридцать баксов? – От любопытства Ферапонтов выпучил желудевые глаза, налитые сардоническим весельем.

– Брехня это… Иуда чуть стушевался, но решил, что особенно злиться ещё рано: ненависть должна созреть.

– Дураку понятно, что брехня, – неожиданно согласился губернатор и скорчил презрительную гримасу профессионала, знающего что говорит. – Зачем тратиться на тебя, если доказать виновность Иисуса, а тем более схватить его было пустяковым делом для Синедриона и прокураторской охранки? Но какова месть товарищей апостолов! За что же они так тебя невзлюбили?

– Может, и было за что… Значит, вы мне верите? – Иуда с надеждой встрепенулся.

– Ты меня за дурака принимаешь? Если б ты был настоящим Искариотом, одним из тех крепких иудейских мужиков, восставших против Рима, то явился бы сюда открыто. Со свидетельствами. С высокими печатями. Так, мол, и так, Тимур Иванович, беспорядки у вас, поступили секретные данные, имею по этому поводу особое поручение. Мы бы встретили тебя, как дорогого гостя. Жил бы ты в этом люксе, каждый день ел пасхального барашка с вином местного разлива. И девочки были бы тоже. Встречать мы умеем, как и провожать. Вместе бы решили, что делать, и кто виноват, кого персонально наказать. Но ведь ты пробрался к нам как переодетый лазутчик и смутьян, разбросал по пашне поганые зерна, смоченные в либеральной жиже… – Губернатор пружинисто вскочил из кресла и крупными шагами прострочил комнату, язвительно вскидывая к верху руки. – Покайтесь! Не молитесь мертвым идолам! Ах – ах!.. Да это же типичное словоблудие провокаторов из Центра. Теперь они решили разыграть дешевый спектакль с пришествием Иуды Искариота. Дескать, другого посланника вы не достойны. Дай-ка мне, Гавриил, тот серебряный огрызок! Эй, пинкертон, чего пригорюнился? Или решил покаяться, пока не поздно?

Следователь вздрогнул, выйдя из минутной заторможенности. Про половинку монеты он успел забыть. После обыска значения ей особого не придал, решив, что это дешевый трюк для того, чтобы убедить в нелепой легенде, но сейчас вдруг понял свою ошибку: с монеткой явно была связана какая-то тайна, в ней таилось что-то более глубокое, чем он думал. А вот что?

Ферапонтов с пренебрежительной миной повертел полсикля в толстых пальцах (Иуда при этом почувствовал себя неладно: что-то сжалось в груди), подкинул серебро на широкой ладони и поймал со звучным шлепком.

– А денежка-то настоящая. Вот это и странно. Мало того, что эти господа из федеральной службы контрразведки применили старый трюк, они ещё и бездарно испортили драгоценный экземпляр, мечту каждого нумизмата. Я сам в юности увлекался… Встань, придурок! – Губернатор вплотную приблизился к Иуде, почти ткнувшись в него выпуклой грудью. Зацепив хищным щучьим взглядом зрачки арестанта, почти пожевал их, словно две горькие икринки, и спросил:

– С кем ты должен встретиться на нашем острове? Где и когда? Кто твой сообщник? У кого вторая половинка?

– Клянусь, не знаю. Ведь я уже говорил это гражданину следователю, – забормотал Иуда, возмущённый не менее губернатора: наверху совсем охренели, попросту издеваются!

– Разве тебя не учили: никогда не клянись?

– Учили. Но это не моя монета. Мне её подсунули.

– Кто? Первосвященники из Центра? – Ферапонтов насмешливо прищурился и, не выдержав напряжения, озорно подмигнул.

– Если б я знал, – сокрушенно вздохнул Иуда и развел руками.

– Под дурачка работаешь? – Губернатор свистнул, по-мальчишески поджав нижнюю губу.

В дверном проеме смежной комнаты возникла квадратная фигура в алой косоворотке, в черных плисовых шароварах с багровыми символами солнца – на ягодицах и спереди возле паха. Кривоватые ноги вошедшего были обуты в мягкие кожаные ичиги. На угловатом остром лице застыла опасная ленивая безмятежность, словно у каменного истукана или у солдата преторианской гвардии, стоящего на посту возле Антониевой башни.

– Видишь этого доброго молодца? Его зовут Коляня. Сейчас он изнасилует тебя, как некогда содомяне – гостей Лота, а потом нежно задушит. Я же объявлю восставшему народу, что казнен его заклятый враг, агент Тель-Авива и господина Президента. Твоя кровь надолго скрепит нас: меня и островитян.

– Это не моя кровь. Я её на время одолжил, – спешно вставил Иуда, косясь на угрюмого парня, чья широкая спина уже застила свет, струившийся сквозь щели между вишневыми шторами.

– Ты это расскажи двум местным литераторам – Александру Гайсину и Ирнегу Тимсу. Они будут в восторге. А мне лапшу на уши не вешай. Кто ещё состоит в твоей диверсионной группе?

Ферапонтов плюхнулся в кресло, освобождая пространство для маневра Коляне.

– Никто. Я один, как перст. Без всякой помощи сверху и снизу, – промямлил Иуда. Он снова, как две тысячи лет тому назад, ощутил вселенский холод одиночества.