Колин Уилсон - Бог лабиринта

– Прекрасно. А что ты скажешь об этом эпизоде?

Я обратился к сцене, где описывается, как он совращает школьную подругу своей сестры. Беверли прижалась к моему плечу и ее грудь уперлась в мою руку. В сцене говорится о том, как девушка стоит рядом с героем, а он расстегивает ей корсет и начинает ласкать кончики ее грудей, затем вставляет пальцы в «коралловую раковину». Все кончается тем, что они трахаются в позе, когда она оседлала его, а ноги ее раскинуты в стороны у него на коленях. Я заметил, что все это мне кажется нелепым и абсурдным, но голос мой звучал напряженно и хрипло. Сочетание порнографии и реальной груди девушки, тесно прижимающейся ко мне, возбудило меня еще больше, и Беверли заметила бы это, если бы на коленях у меня не лежала рукопись. На ней была ниспадающая, свободная кофточка из пушистой розовой шерсти, очень хорошо сочетающаяся с ее золотистой кожей. Когда я закончил читать, она смочила слюной указательный пальчик, обняла меня и засунула его нежно прямо в мое ухо. Не знаю, где она освоила этот прием, но подействовал он потрясающе. Она сразу же стала хозяйкой положения и осознавала это: неловкость исчезла, я потянулся к ней, спустил кофточку ниже плеч, затем ослабил бюстгальтер, представляющий собой крошечный кусочек кружевной материи. Приподнятые кверху нежные груди оказалась снаружи, оба соска ярко набухли розовыми ягодками. Я поочередно брал их ртом и ласкал кончиком языка. Она скользнула мне на колени, сбросив на пол рукопись, и расстегнула молнию на моих брюках. Мы посидели некоторое время в таком положении, тяжело дыша, и мне захотелось знать, не собирается ли она перейти на постель, но ее пальчики продолжали с утонченным искусством ласкать меня, и мне захотелось остаться на подоконнике, наслаждаясь ее ласками. За ее плечами в окне я мог видеть темные силуэты деревьев на фоне моря, их ветви были покрыты первыми зелеными побегами. Они выглядели удивительно твердыми, как будто сделаны из какого-то черного и серебристого металла. Когда я почувствовал оргазм, деревья накренились и заколыхались, и что-то внутри меня затвердело так, что все вокруг меня стало таким же твердым – твердым и прекрасным, таким прекрасным, каким только и может быть твердое и чистое. Она наклонилась надо мной и вложила свой язычок в мой рот, держа его там, пока я постепенно не успокоился в ее руке. Я дал ей свой носовой платок, и она аккуратно протерла им свои пальчики. Она потянула меня за руку, и мы перешли на постель и просто легли на ней, не снимая одежды. Я уже начал засыпать, когда какой-то легкий скрип заставил меня поднять глаза: в зеркале я увидел отражение открывающейся двери. В комнату заглянул Флейшер, заметил нас и немедленно скрылся. Беверли мирно спала, полуоткрыв рот. Внезапно я почувствовал к ней острую жалость, в основе которой была любовь. Флейшер приказал ей прийти и отдаться мне. Она сделала все возможное, чтобы предоставить мне максимальное наслаждение, самозабвенно, совершенно позабыв о себе, и наилучшее свидетельство тому – мой носовой платок. Я нежно и благодарно поцеловал ее полураскрытые губы, когда она слегка шевельнулась, и нежно коснулся ртом ее лба.

Когда я спустился вниз, я сказал Флейшеру, что мне необходимо немедленно выезжать, но я принимаю его предложение. Он покровительственно сказал:

– Конечно, мой мальчик, все прекрасно. И Флейшер одобрительно похлопал меня по плечу.

Эту запись в дневнике я начал в Грейтнек и закончил на автобусной станции в аэропорту Кеннеди. По дороге в Нью-Хевен я вспомнил, что Бергсон нашел ответ, объясняющий чувство бессмысленности жизни у Хельги. В одном из своих эссе он описывает, как эстрадный фокусник – кажется, Хоуден – воспитывал в пятилетнем сыне мгновенную наблюдательность. Мальчику показывали костяшку домино, но не позволяли считать, точки. Чуть позже его просили вспомнить, сколько точек было на этой костяшке домино, таким образом он вынужден был считать их в своем воображении. Затем ему показывали две костяшки, не предупреждая о том, что он не должен запоминать точек, и снова просили «вообразить» их, воспроизвести в своей памяти, когда их убирали, и вспомнить, сколько на них было точек. Его тренировали делать визуальные фотографии в своей памяти. Позже его проводили вдоль витрин магазина игрушек, позволяя бросить на них взгляд только на секунду, а затем просили написать по памяти сорок или пятьдесят предметов, которые он там увидел и запомнил. Хоуден тренировал сына, чтобы выработать у него «второе зрение». Мальчик обычно выходил на сцену и с минуту рассматривал публику, пока отец представлял его. За этот краткий промежуток времени он «фотографировал» в памяти все видимые предметы – часы на цепочке и т. п. Затем ему завязывали глаза, и по условному сигналу отца определял, кому принадлежат предметы, которые ему передавали из публики. Он, конечно, слышал голос человека, подающего предмет, и мог судить, где тот сидел.

Бергсон отмечает, что сущность этого метода в том, что мальчику не позволялось считать точки на поверхности домино. Вместо того, чтобы интерпретировать то, что он видел, как поступаем обычно мы в нашем повседневном восприятии, он с помощью верхнего уровня сознания просто «фотографировал» это. Верхний уровень его сознания освобождался таким образом от его чувств, интуиции, суждений и т. п. и мог поэтому «передвигаться» гораздо быстрее, что создавало эффект «блуждающего света».

Сообразительные молодые люди быстро усваивают этот трюк – особенно, когда зубрят, готовясь к экзаменам. Они учатся разъединять уровни сознания. Но заметьте, это означает, что вы учитесь «фотографировать» факты без их смысла и значения. Если бы меня попросили за несколько секунд запомнить витрину магазина игрушек, то я бы сказал: «В центре витрины – пожарная машина, в том углу – кукла, а игрушечный медвежонок – в противоположном углу…», – т. е. за это короткое время я смог бы запомнить только несколько предметов.

Запоминание предметов без их смысла и значения легко входит в привычку. Становится трудно воссоединять верхние уровни сознания с инстинктами и чувствами. Как это обычно случается: лошадь отказывается впрягаться в телегу. Вы слоняетесь вокруг, «видя» предметы, лишенные смысла. И вы провозглашаете: «Мир бессмыслен».

Воскресенье, проведенное в обществе Дианы и Мопси, привело мои расстроенные чувства в порядок. Вчера целый день я лелеял счастливую мысль выбросить за ненадобностью весь текст мемуаров Донелли и написать для Флейшера книгу целиком. Но сегодня утром, перед самым отъездом, мне вдруг позвонил Флейшер. Он только что вспомнил, что я собираюсь ехать в Батон-Руж, и хотел бы сообщить мне, что потомок рода Донелли – Монро Донелли – живет в городке под названием Денхам-Спрингс. Я буду там тридцать шесть часов и попытаюсь нанести ему визит.