Михаил Позняк - За 101-м километром

«Нагретый воздух над полями загустел,

Над выгнутым речным застывшим руслом.

Я вместе с облаком сейчас бы полетел

Среди лесов – болот равнины Среднерусской.

Свернусь клубком, на солнце, как усталый пес,

И растворюсь в лучах невидимого света.

Мне добрый голос задает вопрос,

Но я не знаю на него пока ответа».

Колпак отодвинулся, вместо него перед глазами появилось, качаясь, лицо врача:

– Ну, что, теперь все вспомнил, скокарь?

– Да пошел ты! – Ивану кажется, что он кричит, но на деле он лишь шевелит губами.

Лицо врача отодвигается, искаженное то ли злобой, то ли странно изгибающейся в глазах реальностью.

– Отнесите его в барак! Пусть до вечера там валяется, если раньше не сдохнет!

Как шумит в ушах… Звон становится сильнее и сильнее, словно вокруг стрекочут миллионы кузнечиков. Кузнечиков, на выжженном августовским солнцем поле… Рядом слышны голоса друзей, он уже накачали волейбольный мяч и готовы начать игру. Сейчас он встанет и присоединится к ним… Но вместо этого, он словно взлетает в белесое небо и видит оттуда далекий лес, извилистую серую ленту реки, веселую компанию и одиноко лежащую в стороне фигурку.

«Меня зовут, кричат на дальнем берегу.

Но этот крик в звенящей дымке тает.

А я уже подняться не могу,

Корнями в землю мягкую врастая.

К устам земли неласковой припав,

Уносит ветер искорки сознания.

И силуэт, лежащий между трав,

Теряет понемногу очертанья…»

Согнувшись над очередной расчетной ведомостью, Семен напряженно размышлял, поглядывая в окно. Происходило что-то явно выбивающееся из повседневной рутины. Сперва – дополнительные таблетки с утра, потом несколько раз заглядывавший в контору врач, от которого Семен загораживался, низко наклонив голову и чуть не пуская слюни с дебильным видом, а теперь этот палач-любитель стоит возле мастерской и таращится на извозившегося в грязище Ивана. Вскоре там что-то произошло, и Семен увидел, как его друг уныло тащится в сторону барака, а врач резво бежит в административную часть конторы, а оттуда – в сторону своей конуры. А вслед за ним туда же направляются два мордоворота. Все это ему крайне не понравилось. Вспомнилось, как пару недель назад Николай по прозвищу Очкарик вдруг стал задавать окружающим странные вопросы, а потом его принесли и бросили на койку в бараке, находящегося в странном забытьи, из которого он уже не вышел. Сердце Семена болезненно сжалось от плохого предчувствия, но что делать в этой ситуации он не знал. Оставалось только ждать.

Вскоре в контору буквально вбежал всклокоченный врач, и сразу уединился с начальником колонии. За стеной забубнили голоса. Уткнувшийся в бумаги Семен буквально обратился в слух, неожиданно для себя почувствовав, что словно расплывается по всему зданию, находясь одновременно и здесь и там. Начальник и врач ожесточенно спорили:

– Да кто они такие? – визгливо возмущался врач.

– Твое какое дело? Тебе дали задание – вот и выполняй!

– А такое, что на них никакие наши методики не срабатывают! Их словно готовили к этому, ясно?

– Скажи уж проще, что облажался!

– Ты не понимаешь, ты точно не понимаешь, что здесь особый случай!

– Вот и расскажи об этом ей! Только – сам, меня в это дело не впутывай.

– Вот и расскажу. Давай телефон!

«Ей? Кому это – ей?» – Семен напрягся, пытаясь услышать каждое слово.

Было слышно, как щелкнула снимаемая трубка, и вдруг навалилась такая тишина, что он даже затряс головой, не понимая, что происходит. Вот мимо идет Пахомыч с картонной папкой в руке, медленно, словно во сне…

Слух вернулся резко, да так, что зазвенело в ушах. За стеной продолжали бубнить голоса:

– Ну, и что она тебе сказала?

– Завтра с утра за ними приедут. Ее заинтересовал этот случай.

– Не завидую я им… Да и ладно, нам меньше проблем.

– Вот уж – точно. Пойду, на этого гляну, чтобы не сдох до завтра.

– Ну, ты и эскалоп! То есть, эскулап! Хе-хе!

В окне показался доктор, направляющийся в сторону барака. Вид у него был снова вполне довольный собой и жизнью. Семен вздрогнул – он совсем забыл, что сегодня была его очередь идти на гипноз. И «забыть», прикинувшись дураком, не получится – притащат, да еще и по ребрам попутно наваляют.

Остаток дня он провел, как на иголках и, освободившись, сразу побежал в барак. Его друг лежал одетым прямо на одеяле и тупо смотрел в потолок. Казалось, он пребывал где-то в других, далеких отсюда мирах.

– Держись! – прошептал Семен, на мгновение стиснув ему запястье.

И ему показалось, что веки Ивана дрогнули ему в ответ.

Полный дурных предчувствий, Семен отправился через сгустившиеся осенние сумерки к домику врача, чувствуя, как ноги просто отказываются идти в нужную сторону. Взойдя на крыльцо он тяжело вздохнул и решительно толкнул дверь.

– А Иткин! – как ни в чем не бывало произнес врач, отрывая голову от раскрытой медицинской карты, – Проходи, присаживайся. Что расскажешь?

– О себе? – уточнил Семен, – О своем прошлом?

– Да, не стесняйся! Рассказывай.

Ну, я родился… – история, рассказанная своими словами, иногда получается сильно не похожей на оригинал, и Семен искренне надеялся, что врач не распознает в его рассказе сюжет давешнего фильма про хитроумного мошенника.

Семен увлеченно рассказывал, жестикулируя для убедительности руками, врач согласно кивал головой, хотя улыбка на его лице была самая саркастическая.

– Ну что же, я рад, что ты встал на путь исправления. Теперь я верю, что из тебя получится порядочный гражданин. Можешь идти.

– Куда идти? – изумился Семен.

– Как это – куда? Кино крутить, естественно. Ты киномеханик или кто?

– Эээ… Ну, да… Спасибо на добром слове…

Семен выскочил на улицу, пытаясь перевести дух. Ну, и что это было? Добрый доктор решил сохранить подопытное животное для нового вивисектора? Ага-ага…

Если бы его спросили, как назывался фильм, который он крутил в клубе тем вечером, то Семен вряд ли смог бы ответить на этот вопрос. Пленка несколько раз рвалась, в зале свистели и обзывали его «сапожником». Один раз он даже перепутал части, и узнал об этом, лишь услышав возмущенные крики зрителей. Семену было все равно. Все его мысли занимали только два вопроса: «Как там Иван?» и «Что же делать?». Когда фильм закончился, и зрители вышли на улицу, обсуждая, не стоит ли набить киномеханику морду за такой показ, он быстро выключил свет, прошмыгнул в свою каморку в бараке и затаился.

Ночь, сырая осенняя ночь, стучащаяся в окна стылым ветром и заползающая в щели человеческого жилья холодом предзимья. Поскрипывал фонарь, раскачиваясь на столбе, отчего за окнами метались какие-то неясные тени, будто бесы затеяли свою адскую пляску. Спертый воздух барака был буквально пропитан больными безумными снами. Семен осторожно приоткрыл чуть скрипнувшую дверь своей каморки и выглянул в общее помещение, разделенное невысокими фанерными перегородками. Храп, чье-то бормотание сквозь сон, скип топчана под перевернувшимся на другой бок телом… Прихватив телогрейку и шапку, он осторожно тронулся через проход между двумя рядами спящих людей. Дойдя до выгородки Ивана, он присел на корточки возле топчана и тихо прикоснулся к его руке. Напрягая глаза в темноте, он долго всматривался в лицо друга, не решаясь уйти. Внезапно он понял, что тот не спит, и смотрит на него совершенно осмысленно, словно пытаясь молча задать вопрос.