Юрий Бурносов - Чудовищ нет

Так посторонитесь же! Не мешайте нам бороться с нашими настоящими врагами, и мы оставим вас в покое. Пока не свалим мы теперешнего экономического строя, вы можете мирно почивать под тенью ваших обильных смоковниц.

До тех пор, пока вы будете упорствовать в сохранении теперешнего дикого бесправия, наш тайный суд, как меч Дамокла, будет вечно висеть над вашими головами, и смерть будет служить ответом на каждую вашу свирепость против нас.

Аглая смотрела на Кречинского с восхищением.

– Отличная речь, – кивнул Иван Иванович. – Но вот только зря вы ее произнесли в таком обществе. Несомненно, госпожа Мамаева способна и сама сочинить подобную прокламацию, благо читала достаточно нужной литературы, а я – слушатель неблагодарный. Я, обратите внимание, даже не стал с вами спорить. Я хочу предложить вам иной вариант, господин Кречинский…

– Какой же? И, кстати, отчего мы не заказываем ужин? Я чертовски голоден.

– Закажите, что вам угодно… Я пока воздержусь, плотно пообедал.

Кречинский подозвал официанта и заказал легкий ужин с вином. Иван Иванович тем временем обратил внимание, что шумная компания через два столика от них спешно покинула свои места; тут же ее сменили двое коренастых мужчин в одинаковых черных чесучовых костюмах, заказавших коньяк. Верно, то были люди Свиньина.

– Так вот, господин Кречинский… – Иван Иванович подождал, пока официант отойдет. – Предложение мое таково: вы собираетесь и покидаете Россию. Я готов вам в этом даже содействовать – насколько сие возможно. Взамен вы обещаете более сюда не возвращаться. Как видите, я постарался вас понять.

– Я понял бы ваше предложение, если бы находился в зависимом от вас положении. Но, кажется, мы беседуем на равных.

Несмотря на спокойный тон Кречинского, Ивану Ивановичу показалось, что тот несколько встревожился.

– Перефразируя вас, я скажу, что МОЙ тайный суд, как меч Дамокла, будет висеть над вашей головою. Согласен, легко бороться с тем, кто в тебя не верит. Но я-то в вас верю, господин Кречинский! Ваш главный козырь бит.

– Я могу вас убить, – предположил Кречинский; Аглая широко раскрыла глаза.

– Но уже есть другие, которые ЗНАЮТ. К тому же вы этого не сделаете. Не здесь и не сейчас, по крайней мере.

– Зачем же портить людям ужин, – улыбнулся Кречинский. – Вы же понимаете, что не представляете для меня опасности.

– Господин Кречинский, вы обязаны понять, что я не сам по себе сюда приехал. Не ради пустого любопытства ходил охотиться на вашу креатуру – пресловутого медведя. А уж после того, как я все узнал о судьбе несчастных де Гурси, после того, как погиб храбрый штабс-капитан Шкирятов…

– …дух мести овладел вами! – закончил Кречинский. – Иван Иванович, ну что же вы так выспренно говорите? Госпожа Мамаева так и вовсе потеряла нить разговора. Этак вы ее, чего доброго, перепугаете!

– Аглая, если тебя не затруднит, оставь нас наедине, – попросил Иван Иванович.

– Останьтесь, госпожа Мамаева! – жестко и властно произнес Кречинский.

И Иван Иванович понял, что Аглая сделает все, что ей велит демон. И самое обидное, что ничего демонического в этом почитании нет: Кречинский для нее герой, борец, а он, чиновник Рязанов, – мерзкий холуй и сатрап. Ее и привели сегодня лишь затем, чтобы посмеяться над ним… А он – чем он хотел напугать демона? «Суриозностью вида»?

Окликнув пробегавшего мимо официанта, Иван Иванович громко велел ему:

– Любезный, принесите мне водки.

Когда запотевший графинчик встал на стол, Иван Иванович понял, что момент наступил. Но его опередили люди полицмейстера: двое в черных чесучовых костюмах, выхватив полицейские «бульдоги», уже бежали к столику. Истерично завизжала женщина, где-то разбилась посуда, дробно рассыпавшись по полу.

– Вон! Все вон! – завопили сзади.

Над головой грохнуло, посыпалась штукатурка.

– Всем оставаться на местах! Лечь на пол!

Это кричал, кажется, Горбатов; Иван Иванович его не видел, полностью сосредоточившись на Кречинском. Демон застыл на месте, будучи, казалось, ошеломлен, и Рязанов прыгнул на него прямо через стол. В руке он держал то, что казалось ему наиболее уместным оружием в данной ситуации: камешки старого Овсея Цихеса – Эль, Элое, Саббаот, Адонай, Тетраграмматон. Расплеснув соус тартар, Иван Иванович сбил Кречинского вместе со стулом на пол и принялся запихивать ему в рот амулеты. Демон корчился, выказывая недюжинную силу, но Рязанов вцепился в него и не выпускал. На спину посыпался град мелких ударов – наверное, Аглая… Иван Иванович не обращал на них внимания. «Можете не носить с собою попусту эти варварские амулеты. Уверяю, меня они нисколько не беспокоят», – сказал вчера Кречинский. Стоило ли говорить об этом только ради демонстрации своего превосходства? Или демон все-таки опасался? Судя по тому, как задыхался сейчас Кречинский, как ослабли его руки, опасался, и не зря. Втискивая в хрипящую глотку скользкие от слюны камни, Иван Иванович не слышал, что происходит вокруг, и его вернули к реальности лишь выстрелы, загремевшие над самой головою. Затем кто-то потащил его прочь, ухватив за плечи.

– Полноте, господин Рязанов, голубчик… да оставьте вы его… – бормотал знакомый перепуганный голос.

Иван Иванович раздернул ворот, кто-то сунул в руку холодную рюмку, посоветовал:

– Выпейте, выпейте…

Рязанов глотнул водки, поставил рюмку куда-то в пустоту.

– Вяжите его… – пробормотал он. – Вяжите.

– Вяжут уже, – успокоил все тот же знакомый голос. Федор Ермиевич Свиньин, утирая с лица пот платочком, присел на корточки рядом. – Вы-то целы?

– Цел, – сказал Иван Иванович. В самом деле, стреляли ведь, кажется, не в него… – Кто стрелял?

– Дама, – развел руками полицмейстер. – А потом Брюханов, из моих…

– В кого?

– Да в нее же, – пояснил полицмейстер. – Она сначала в полковника, а потом в вас было намерилась, тут ее Брюханов и… того…

– Постойте… – Иван Иванович оттолкнул руки Свиньина и поднялся сам. – Что это означает – того?

– Да вроде насмерть, – виновато сказал полицмейстер.

Аглая лежала навзничь возле перевернутого столика. На щеке – белые пятна соуса, на груди – алая кровавая роза. В руке до сих пор зажат револьвер, французский офицерский «шамело», неудобная тяжелая вещь, – где она могла ее прятать?!

– Брюханов! Где Брюханов! – Иван Иванович заозирался, раздернул ворот еще шире.

Подвели одного из чесучовых господ.

– Что ж ты, а? – спросил Иван Иванович.

Брюханов огладил полы сюртука, кашлянул виновато. Из-за его спины выступил полицмейстер.

– Не вините его, – сказал Свиньин. – Гляньте вот лучше сюда.

Горбатов умер с салфеткою, аккуратно заправленной за воротник. Ослепительно белая, она странным образом гармонировала с окровавленным лицом полковника, которому пуля попала прямо в лоб. Аглая, оказывается, неплохо стреляла, хотя все это могло быть и случайностью… Очень часто первые в жизни выстрелы бывают удачными. Правда, столь же часто они бывают и последними…