Лис Арден - Мастер теней

— Простите, но зачем вы это делаете? Ведь до добра ваша помощь не доводит… да и может ли зло довести до добра?

Мастер Теней ничего не сказал, только усмехнулся, и Марина поняла, что на этот вопрос здесь она ответа не получит. Тогда она встала, расправила плечи и уже у дверей снова спросила:

— А меня вы что — пожалели?

Мастер Теней, вставший, чтобы проводить ее, покачал головой.

— Нет… видимо, я дал вам слишком много времени на раздумья. Но вы все-таки попробуйте поставить на место ту даму в розовом.

— Я попробую, — и Марина улыбнулась.

… Домой она шла в совершенно непонятном настроении. Богатей-кудесник, которому она, при всем своем скептицизме, почти поверила; прожитая во сне жизнь завистливой, ядовитой стервы; какие-то невероятные откровения; и этот гобелен… да в чем дело, почему к ней так привязалась эта вышитая тряпка?!

Уже поздно вечером, уложив Верушку спать, Марина достала из книжного шкафа «Иллюстрированную историю искусств», вооружилась лупой и принялась листать страницы. Вот оно, «Северное Возрождение», так-так… а вот и несколько миниатюр из «Роскошного Часослова», и среди них — хвала небесам! — «Обручение». Марина рассматривала иллюстрацию через лупу и медленно оседала в кресло. Тот самый придворный слева от жениха… вот только снять забавную старинную шляпу, похожую на смятую трубу, немного состарить… Потрясенная, Марина смотрела на лицо Мастера Теней…

… а он смотрел на невесту… огромные темные глаза были прикованы к ее кроткому, бледно-миловидному личику. Лицо придворного было вполне дружелюбно, но глаза выдавали его: он гневался, ибо был отвергнут; завидовал счастливому сопернику, поскольку не считал его достойнее себя; он страстно желал эту женщину, тысячи греховных помыслов томили его; и в алчности своей он предпочел бы видеть ее мертвой, нежели доставшейся другому; его раненое самолюбие баюкала непомерная гордыня; и уныние уже приложило свою ледяную ладонь к его надменному лбу… Он смотрел на нее так, словно заключенная в нем темная страсть пожирала ее нежный облик, как разбушевавшийся огонь — легкий хворост; и за тысячу лет он не насытился бы…

Марина медленно закрыла книгу, отложила ее. Сколько вопросов, и каких… и если не можешь на них ответить (куда тебе!), так уж лучше не задавать их вовсе. Она еще немного посидела, подумала; а потом встала, взяла принесенную домой чужую — недоделанную, бестолковую, неграмотную — работу и решительно запихала ее обратно в сумку, не исправив ни единого слова. Будь что будет, но пренебрегать советами — да еще и бесплатными! — такого… человека?… наверное, все же не стоит. А вы как думаете, а?

1.

— нежный, чуть жалобный голосок Филиппы Д Юссель звучал особенно трогательно в пышном, но довольно холодном зале отеля герцога Беррийского, который избрал своей резиденцией на время пребывания в славном городе Безье король Франции Карл VI. Декабрь в уходящем 1389 году от рождества Христова сильно отличался от обычно мягких лангедокских зим — ветреный, морозный, снежный, он словно перекочевал откуда-нибудь из Московии на благословенные южные земли. Состоятельные горожанки наперебой раскупали так вовремя вошедшие в моду меха (ими подбивали длинные плащи фасона «колокол» и обшивали полы теплых суконных сюрко), купцы уже заранее подсчитывали убытки от померзшего урожая, в городе резко взлетели цены на дрова и заметно поубавилось нищих — то ли они пережидали холода в своих тайных убежищах, то ли замерзали десятками насмерть. Словом, погода королевскому визиту не благоволила. Поэтому Карл VI, и без того невеликий любитель развлечений на свежем воздухе, предпочитал проводить время возле пылающего камина, в обществе благородных дам и девиц славного Безье. Венценосного гостя развлекали чувствительными песнями трубадуров, изящными танцами под негромкий аккомпанемент лютни, чтением лэ о Тристане и Изольде, Гюоне Бордоском или таинственном Зеленом Рыцаре… Мелодичные, нежные женские голоса, уют и непринужденность обстановки — все это как нельзя лучше подходило состоянию короля, который не так давно перенес очередной приступ безумия и, по правде сказать, еще не совсем от него оправился.

Юная Филиппа Д Юссель закончила петь и, повинуясь мановению монаршей руки, присела на низкую скамеечку рядом с Карлом VI. Она заметно робела; король внушал ей — помимо обычного трепета перед могуществом — еще и какое-то неприятное чувство, как будто он мог заразить ее или непоправимо испачкать, и она, обычно такая веселая и говорливая, молчала, словно проглотившая от страха язык деревенская дворяночка. Карл, прихлебывая из кубка красное вино, искусно сваренное с пряностями и сахаром, довольно долго молчал; Филиппа глядела на пляшущее в камине рыжее пламя и перебирала край расшитой золотом вуали, свисавшей с ее высокого эннена почти до полу… она настолько отвлеклась, что чуть не прослушала вопрос короля.

— Милое дитя, в вашей песне звучала такая искренняя тоска о лете… Что тому виной, хотел бы я знать — эти несносные холода, кои всех нас застали врасплох, или же веселые праздники ушедшего лета? — его голос был спокоен и мягок, он сулил тихую, приятную беседу.

— О, ваше величество, разве можно говорить о тоске или холоде тогда, когда вы озаряете наше скромное общество подобно солнцу! — и Филиппа, выдавив из себя это восторженное заявление, замолчала, не зная, что бы еще сказать.

— Госпожа Филиппа, возможно, его величество желает услышать о великолепных летних праздниках, каковыми славится ваш край, — на помощь девушке пришел ближайший советник короля, глава королевской счетной палаты, мессир Роже Грезийон, стоявший подле камина, — рассказ о теплых беззаботных деньках поможет нам рассеять зимние сумерки.

— О, я охотно послужу вашему величеству, — и Филиппа низко склонила голову в ответ на благосклонную улыбку Карла.

И она стала рассказывать, увлекаясь все более и более. Воспоминания воодушевляли ее, она разрумянилась и повеселела. Прогулки по цветущим фруктовым садам, которыми славились предместья Безье; озорная вольница майских плясок под веселое гудение волынок и флажолетов; большая летняя ярмарка, собиравшая лучших жонглеров со всего юга Франции; но самое главное — незабываемые празднества, устроенные герцогом Жаном Беррийским, недаром носящим прозвание «Великолепный»: цветочный бал, состязание придворных поэтов (хотя куда им до трубадуров былых времен…), бал драгоценностей, охоты… Филиппа со вкусом перечисляла невероятные безумства воцарившейся бургундской моды — вроде настолько длинных носков туфель у мужчин, что последние были вынуждены подвязывать их к коленям, а то и к поясу, дабы иметь возможность ходить; описывала пышные декорации придворных праздников и неустанно восхваляла Великолепного герцога за его щедрость, куртуазию и таланты. И при этом она настолько увлеклась собственным повествованием, что и думать забыла о настроении коронованного слушателя — а оно, признаться, уже внушало опасение. Карл поджал и без того тонкие губы, наморщил лоб; он так усердно теребил заусенец на левой руке, что в конце концов вырвал этот кусочек кожи с кровью. За спиной Филиппы бесшумно возникла массивная фигура Беатрисы де ла Тур, старшей придворной дамы.