Лис Арден - Повелители сновидений

…Много позже Гильем спрашивал себя, что же заставило его воспротивиться чужой воле, тогда намного превосходившей его собственную. Ужас? Пожалуй. Зависть? Еще вернее. Он вдруг понял, что Бернар всегда и без особых усилий имел то, о чем Гильем только мечтал, прячась в самый потаенный угол своей души. Он хотел быть таким же сильным, самоуверенным и бравым кавалером, и голос хотел такой же звучный, хрипловатый — а не мягкий и вкрадчивый. Даже самые робкие мысли о незамысловатых прелестях деревенских красоток обрушивали на голову Гильема рой покаянных кошмаров, а Бернару самые отчаянные похождения сходили с рук. И Тибор. Гильем не успел даже досыта восхититься ею, а Бернар уже успел проделать с девушкой все, что хотел. И сейчас он делал то же самое с Гильемом, волей сна облеченным в плоть Тибор.

Ему казалось, что он умирает. Или рождается. Жоглара окружал плотный, непроницаемый кокон боли и света, и когда ожидание стало совсем непереносимым, завеса подалась и вдруг разлетелась в клочья. Он взлетел — иначе не скажешь, ибо за спиной отчетливо слышался шелест могучих крыльев, стрелой взмыл в небо, — чтобы обрушиться на того, кто истязал его, навязывал свою волю и свое наслаждение. Оставшийся внизу Бернар в изумлении воззрился на парящее в небе существо; и тут лицо его потекло, забулькало, ручейки плоти закружились водоворотом, в котором мелькали десятки, сотни лиц. Гильем — вернее, тот, кем он стал — коршуном упал на сидящего на камне; и лишь на долю секунды он оказался быстрее его. Поскольку тот обернулся таким же кошмарным видением, полощущим неторпырьи крылья по ветру, скалящим ослепительно белые зубы. Они сцепились и вместе взлетели ввысь, сталкиваясь с упругими боками облаков, кувыркаясь в потоках ветра, и всерьез выясняя, чьи когти острее, а хватка крепче. Поначалу силы их казались равными, но вскорости стало ясно, что новообращенный сильнее — причем намного. Он трепал противника так, что его крылья неестественно выгибались и трещали, когти Гильема разрывали плоть белозубого.

Еще минута — и исход схватки стал бы фатальным. Если бы не вмешался кто-то третий, чья воля была сильнее даже ярости проснувшегося инкуба. Словно чья-то могучая длань разметала бестолково толкущиеся облака, очистила сизо-багровое небо и в освободившееся пространство низкий, переходящий в рык голос метнул Слово непререкаемой воли. Нетопырьи крылья бессильно обвисли, расцепились мокрые от зеленоватой крови когти, и два тела рухнули вниз, навстречу боли и пробуждению.

— Помогите! Помогите!!! Отец Тибо, проснитесь! Пресвятая Дева… — замковый капеллан, разбуженный средь ночи, щурился и моргал, с трудом различая в свете трясущейся свечи школяра, который то крестился, то принимался дергать капеллана за руку.

— Святители Господни… — отец Тибо сел, свесив короткие ножки с постели. — Что там, конец света начался? Отвечай!

— Так… там такое… отец Тибо… — посланный икнул и, давясь словами и слюной, затараторил: — Гильем совсем, видать, спятил, он и прежде во сне то стонал, то вопил, а нынче… О Господи! Проснулись мы — кричит кто-то, будто и не человек, да и не зверь, а тут свет зажгли — глядим, а Гильем Бернара душит, верхом сел и… того… Тот уж посинел, язык набок вывалил… растащили мы их.

Отец Тибо, уже одетый, стоял у двери.

— Пошли! Дальше что?!

— Так… растащили, Бернар очухался — слава Господу во веки веков! — а Гильем все никак не уймется. Мы его и водой уж отливали, и трясли, ровно дерево, а он все кричит, давится, уж пена изо рта пошла… И глаз не открывает.

— Что?! — отец Тибо резко остановился, так, что семенивший следом школяр налетел на него. — Глаз не открывает? А что кричит?

— Да кто его разберет! Я ж говорю, будто не человек вовсе.

Низенький капеллан почти бежал, спотыкаясь в темноте и шепотом поминая всех святых. Наконец, он, запыхавшись, вошел в комнату, из которой доносились невнятные звуки, полные тоски и ярости.

Гильем лежал на полу, на руках и на ногах его сидели школяры Омела, с трудом сдерживая бьющееся в непрекращающейся судороге тело. Капеллан подошел, присел возле головы жоглара, возложил ладонь на лоб одержимого и еле слышно произнес несколько слов. Тот взвыл и двое из державших его школяров кубарем покатились наземь. Но отца Тибо это ничуть не напугало, напротив, он наклонился еще ниже и вновь заговорил, поглаживая бестрепетной рукой лоб и плотно сомкнутые веки Гильема. И мало-помалу несчастный начал успокаиваться; сначала иссякли жуткие, похожие на вопли хищной птицы, слова, заставлявшие школяров дрожать от неподдельного страха, затем успокоилось тело.

Отец Тибо выпрямился, вытер пот со лба.

— Отнесите его ко мне.

— Может, связать?.. — несмело проговорил кто-то.

— Да… попробуй-ка… силища-то какая. Тьфу, дьяволово наваждение!

— Дьявол… дьявол говорил его устами… и сила дьявольская, не иначе!.. — зашелестело среди школяров.

— Что?! Это кому тут дьявол вознадобился?! — отец Тибо строго воззрился на перепуганных «козлят». — Дьявол… ишь, возгордились! Стыдно, дети мои! Припадок падучей, сиречь эпилепсии, не дьяволово наущение, а скорбь телесная, помрачением рассудка отягченная. Вашему другу лекарь потребен… и милость Господня. Ну, что встали, ровно телята из Бру? Сказал же, ко мне несите несчастного!..

— Все собрались, Слуа. — говоривший почтительно склонил голову, пряча лицо за прядями длинных темно-зеленых волос.

— Благодарю. Кроа, мы хотим знать, что произошло.

Та, к которой были обращены эти слова, встала со ступеньки трона и, поклонившись королеве, заговорила.

— Братья мои и сестры, выслушайте меня. Все знают, что мой первый выход в мир начался столь же удачно, сколь невероятно и завершился. Мне удалось найти смертного удивительной витальности, он был просто переполнен жизнью и мог бы питать меня не один год. А природная несклонность к размышлениям и неразборчивая щедрость делали его истинной находкой для суккуба. Все происходило так, как заведено, — и Кроа поклонилась слушавшим.

— Я дождалась, пока его примитивное вожделение не привело меня на дно его души. Этот путь оказался легким, человек не оказал мне ни малейшего сопротивления. Возможно, это должно было насторожить меня… Слишком легко… — повторила она и откинула с лица прядь, вьющуюся мелкими смоляными кольцами.

— Я создавала ему те сны, каких он вполне заслуживал. Как учили меня вы, Слуа. Что от него — то и ему. Поругание, боль и страх. Мне нравилась его сила, ее не приходилось долго переваривать. Но он рассердил меня. Вы не хуже меня знаете, как тоскливо бывает в телесной оболочке — даже полетать нельзя… У меня появился друг, — и говорившая подняла руку, предваряя ропот удивления и негодования.