Джен - Монастырь потерянных душ

«Дорогой граф! Мне довелось узнать, что вы ищете человека благородного происхождения и хорошего воспитания для того, чтобы вместе с ним познать все прелести эпистолярного жанра. Не сочтите за нескромность, но мне кажется, что я удовлетворяю вашим требованиям и смогу развеять вашу тоску…» «Здравствуйте, Ольга! Я прочитал ваше письмо в рубрике друзей по переписке. Да, безусловно, люди склонны поступать с другими жестоко, и я — не исключение. Но, насколько я понял, вы ведь именно этого ищете?..» «Привет! Вот, решила тебе написать. Меня зовут Даша, мне двадцать лет, и я тоже интересуюсь проблемами человеческого общения…» Ответили все. По ходу выяснилось, что болен был не только безработный, живущий с матерью «граф». Ольгу одолевал целый комплекс недугов, не позволяющий выходить в одиночку из дома: могла упасть в обморок. Правда, это не мешало ей собирать компанию таких же, как она, несчастненьких непризнанных гениев: музыкантов, поэтов, художников. Третий, Женя, страдал лейкемией и писал, что через два-три года умрет. Все это выяснилось не сразу, месяца два переписка (примерно письмо в неделю от каждого) носила интеллектуально-отвлеченный характер. Потом Вербицкий сказал, чтобы я задавала побольше вопросов о жизни. Я не стеснялась обманывать, наоборот — увлеклась и смотрела на них свысока. Я понимала, что с моими моральными принципами не все в порядке, но видела, что Вербицкий с подобной моралью прекрасно живет. Ему даже не нужен был стимул в виде квартиры. Я гордилась тем, что помогаю ему — человеку, который мог себе позволить нарушать общепринятые правила и поступать нестандартно. Наверное, он посмеялся бы в ответ на обвинения в подлости. Тогда подобная свобода виделась мне идеалом.

Неудивительно, что я так относилась к людям. Но я и сейчас не стыжусь, хотя о Вербицком вспоминаю без эмоций. Его достоинство в том, что он был интересен, несмотря на извращенность ума. Впрочем, именно извращенность ума делает человека на других не похожим, как ни крути.

Меня не мучает совесть еще и потому, что от моих респондентов мне основательно досталось. В марте граф попал в психбольницу, отбыл там три недели, а по возвращении возомнил, что я одна могу его вылечить, причем наложением рук. Он принялся настаивать на встрече. Пришлось выкручиваться, но без особого успеха: шизофренические мозги оказались изворотливее моих. На один аргумент он выдавал десять ответных. Тем временем Ольга устраивала мне эпистолярные истерики, обвиняя всех мужчин, включая меня, в вырождении и инфантильности. В ответ я сохраняла спокойствие психотерапевта, последовательно вскрывая ее душевные раны:

«Что заставляет вас так говорить? Какой случай из вашего прошлого побуждает к подобным выводам?» Она-то, в приступе доверия, давно перешла на ты, в то время как я сохраняла дистанцию. Делала вид, что сохраняла; ведь, по правде сказать, переписка меня выматывала. А тут еще Женя со своими эротическими фантазиями, глупыми и уродскими на мой вкус. Лепестки роз на постели, взбитые сливки, тьфу.

Вербицкий, как обычно, пробегая письмо глазами перед копированием, не сдержал смешка и накрыл меня ироничным взглядом. Вообще-то наши отношения сохраняли сухо-деловой характер; он спрашивал, все ли нормально, — я отвечала, что да. Я устроилась на работу уборщицей, — мои способности к набору текстов здесь никого не заинтересовали. Друзей у меня так и не завелось. В длинных юбках и шерстяных кофтах из комиссионки я выглядела старше собственных лет.

Май оказался хороший, жаркий. Я готовилась поступать в институт. Вербицкий разрешил написать последние письма — такие, как я хочу. Могу раскрыться, могу сделать вид, что умерла, и написать от чужого имени. Жене я, естественно, сообщила, что выхожу замуж. А Ольге — что я не мужчина, а двадцатилетняя девушка, которая по собственной воле решила продемонстрировать, что такое жестокие игры.

Вербицкого я не упомянула и в письме к графу. Тот стал единственным, кто не ответил. Ольга писала трижды — о моей подлости и о необходимой нравственности, но в пустоту. Женя прислал поздравительную открытку. Я отдала ворох писем Вербицкому и переехала в общежитие. Экзамены я сдала с одной тройкой, но проходной балл в институте был низкий, и я прошла. «Заходи, если будут проблемы», — сказал мне Вербицкий в последнюю встречу, и мы больше не виделись.

— Что такая загруженная?

Я вздрогнула. Роман стоял надо мной, улыбаясь одними глазами. Я сидела в круглом дворе у стены на прогретой солнцем брусчатке.

— Ничего. Вспоминаю.

Уловив мое движение, он протянул руку, чтобы помочь подняться. Я не отказалась.

— Много навспоминала?

Я слышала его дыхание и, кажется, ощущала тепло от тела, — настолько близко он был.

— Прилично. Целый год жизни.

— Ого! — он одобрительно качнул головой.

— А у тебя с этим как? — я прищурилась, откровенно кокетничая. — Что ты натворил в молодости? Признавайся!

— Да так, — хохотнул он и отступил, позволяя пройти. — Пил и гулял. Ну, и девицы, конечно, как же нам без девиц.

За обедом мы сели вместе. Я все думала, на кого он похож. Животное — птица, погода — туман, дерево — вяз, месяц — ноябрь. Мы не разговаривали: я боялась, что он посмеется над моими вопросами, и стеснялась рассказывать о себе. А он как будто намеренно не делал первого шага, как будто хотел посмотреть, как я стану себя вести.

Денис обедал один, выглядел погруженным в решение сложной задачи. Четверка, возглавляемая Джей, сдвинула два стола. Эльза общалась с Ильей. Костя сидел у стены, очень прямо, подчеркивая этим свой рост. Я разглядывала остальных, чтобы развеять неловкость молчания. Демонстрировать перед Романом увлеченность едой было бы как-то смешно.

Я не знала, как выпутаться — предложить ему что-нибудь после обеда; сделать вид, что мне нужно поговорить с другим или просто без объяснений уйти (а может, с извиняющейся улыбкой: что ж, я пошла), — но раздался звон, все поднялись и отправились в круглый двор. Старший Монах пригласил нас в зал с мозаикой.

— Сперва объявление. Рядом со складом открыта комната, куда вы можете отнести свои личные вещи. Шкафы подписаны вашими новыми именами и запираются на ключ.

Все необходимое — одежда, белье, обувь, мыло, зубные щетки и паста, расчески и так далее — есть на складе. Я думаю, что настало время отказаться от прошлого, и, в связи с этим, расстаться с вещами, приобретенными до того, как у вас появилось новое имя. Но заставлять вас никто не будет, сделайте это по мере готовности.

Возможно, вам захочется оставить вещи не все сразу, а понемногу. Подумайте об этом.

Мы изобразили задумчивость. Не знаю, как у других, но у меня до этого момента и мысли не возникало связывать вещи с личной историей. Правда, будучи Дашей, я одевалась несколько по-другому, но ничего из Дашиного гардероба у меня с собой и быть не могло, поэтому в последнее время я предпочитала монастырскую одежду. Но отнести все свое барахло сюда и запереть на ключ почему-то пугало. Это же как отрезать. Кем я стану после Монастыря? И тут меня одолел злобный такой азарт: да, отрезать, разом и поскорее. Когда мне еще представится подобная возможность.