Джен - Монастырь потерянных душ

— Не упади.

— Не упаду, — я выпрямилась.

— Эта веревка меня не выдержит, — сообщил Роман.

— А я не умею лазить по стенам.

— Мы сделаем страховку. У тебя есть ремень?

— Ни за что! — твердо сказала я. Мне было даже представить страшно, как с помощью веревки я пытаюсь подняться на крышу. Вдруг крепление ненадежное, и рассчитано лишь на корзину?

— Думаю, они не допустят, чтоб ты разбилась.

— Ты забыл? Они нас предупреждали, чтоб мы вели себя осторожно. Мы же в горах!

Ты ведь не думаешь, что монахи везде расставили сетки, чтобы ловить желающих полазить?

— Но наверху наверняка кто-то есть! — Роман сверкнул глазами, прищурившись и тут же резко распахнув веки. — Если он позволит тебе упасть, значит, он — соучастник.

Он явно хотел от меня избавиться.

— Соучастник чего? Убийства? Тогда ты виноват еще больше, поскольку меня уговариваешь!

— Будем считать, что я сошел с ума от монастырских экспериментов, — он зло и разочарованно улыбнулся.

— Они еще не сделали нам ничего плохого. Они же не заставляют нас… например, резать друг друга.

С этими словами я спрыгнула с подоконника на пол, обрадованная, что могу Романа уесть. Намекнуть на кое-какие вполне безумные действия.

Он снова осклабился.

— А может, если мы начнем друг друга резать, они придут и нас выпустят? У тебя случайно не завалялось ножа или ножниц?

— Думаешь, они за нами следят?

— А зачем устраивать эксперимент, если не следить за ходом?

— Нас выгонят! Ты действительно хочешь вернуться домой?

— Дай мне но-ожницы, — пропел Роман, покачиваясь. — Я хотя бы тебя постригу-у.

— Обломись, — я осторожно его обошла. — Пойду-ка умоюсь.

В ванной задвижки не было, но я закрыла дверь так, чтобы Роман осознал: меня лучше не беспокоить.

Когда я вернулась, умиротворенная теплой водой и приятно-травяным ароматом мыла, Роман уже достал из корзины еду. Я вышла, завернутая в полотенце и, таким образом, демонстрировала навязанному соседу ноги и плечи. Но когда Роман, как полагается, окинул меня долгим взглядом усталого циника, я с удовольствием произнесла:

— Пошел на хрен.

Он удивленно приподнял брови и сделал равнодушное лицо.

— Будешь есть? Корзину я отвязать не смог.

Она все еще болталась снаружи. Оба конца веревки, как я понимала, скрывались на крыше.

— Тут бы ножницы и пригодились, — Роман посмотрел на меня вопросительно.

— Не дам, — отрезала я, и подошла к комоду, на котором стояли две керамических миски, закрытые плотной бумагой (края топорщились из-под тесемки); две белых чашки с толстыми стенками. Роман болтал в воздухе железной фляжкой, в которой что-то булькало.

— Лучше открой, — посоветовала я. — Так ничего не поймешь.

— Если б она не была горячей, я бы понадеялся, что там спирт.

— Как же, — проворчала я. — А марочный коньяк тебя не интересует?

Во фляжке оказался чай, а в мисках — рис с чесноком.

— У меня будет вонять изо рта, — предупредил Роман.

— Значит, держись от меня подальше… А где же ложки?

Роман заглянул в корзину и покачал головой.

— Ты их спрятал!

— Делать мне больше нечего, — рявкнул он, и я поняла, что запас насмешливого настроения иссяк. Действительно, ситуация была несмешной, как бы мы ни старались.

Молча я достала чистую одежду; натянула, неуклюже маскируясь полотенцем (хотя Роман все равно таращился в окно); взяла миску с рисом и уселась с ней на кровать — в тот угол, что подальше от Романа. Он, в свою очередь, сел на ковер ко мне боком, точно был здесь один, и потому без разницы, куда повернуться лицом.

Я с ужасом подумала, что мы можем провести взаперти целый год. Чтобы мы не придумали насчет освобождения, — монахи в силах не дать нам это осуществить.

Помнится, Старший говорил, что исследование связано с групповой динамикой? От этого до изучения отношений в паре недалеко. Тем более, что эксперименты, имитирующие тюрьму, новостью не являются.

Может, и правда стоило разыграть безумие или припадок? Если монахи не врали насчет отсутствия видеокамер, то где отверстие, через которое они наблюдают? Где спрятаны микрофоны? В наручных часах? Я представила, как подхожу к окну, и, манерно разжав кулак, роняю свои часы в пропасть. Вот бы еще обнаружить остальные устройства. Впрочем, что будет тогда? Придут, заменят и снова запрут.

Физически монахи сильнее. Увидеть их и уговорить… показать, что я больше не могу так… Но это неправда. Я все могла.

Жить с мужчиной, сосредотачиваться на нем за неимением большего.

Я никогда не хотела замуж. Возможно, я не искала каких-либо отношений лишь потому, что привыкла быть в одиночестве. Я жила подобно растущему дереву — как получится. Книги, которые я читала, утверждали примат естественности над долженствованием. Я рано поняла, что обязательность секса с другим человеком — всего лишь стереотип. Люди, которые обсуждали, сколько раз и каким образом следует это делать, однозначно, путали физиологические потребности с отношениями.

Конечно, меня могли счесть несчастной за то, что мое тело способно к самодостаточности, но ведь никто не знал. Тем более, со временем набравшись наглости и повзрослев, специально для женских компаний я нередко придумывала себе любовников.

«Кто он? Сколько ему лет?»

«Терапевт. Тридцать пять».

«Женат?»

«Разведен».

«Не слишком стар для тебя?»

«Нормально».

«Наверное, ты ищешь в мужчинах отца…» — тут собеседница умудренно вздыхала.

В другой раз и другой женщине я рассказывала, что в пятнадцать лет меня изнасиловали, поэтому я фригидна. Меня снова жалели и советовали пойти к психологу. Однажды я придумала, будто три года жила с мужчиной. На момент рассказа мы якобы месяц назад расстались. Якобы я хотела ребенка, а он не хотел.

Как и ожидалось, мне воодушевленно сообщили, что я еще молодая и обязательно найду хорошего парня. Причем посоветовали выбирать из тех, кто попроще. Я вживалась в роль обманутой и слабой, и сохраняла неподдельную серьезность.

Наверное, я сама сочувствовала мифическим девушкам, которых рождало мое воображение. Фантазировалось мне легко. А вот родить реального ребенка ощущалось как фантастика. Я не могла представить свое тело в качестве среды для взращивания тела другого. Беременных женщин я воспринимала словно представителей иного вида. Дети внешне часто мне нравились, многие даже тянулись ко мне, но остаться надолго с таким существом для меня было еще страннее, чем с мужчиной.

Часто меняя работу, компании и города, обвинений во лжи — за счет несовместимости рассказов о мнимых страданиях — я так и не услышала. Мне верили, как когда-то граф-шизофреник верил в созданную мной принцессу. Похоже, женщины хотели, чтобы существовала девушка вроде меня — с жизнью заведомо хуже, чем складывалось у них. Триумфом обмана стала история про алкоголика. Я любила его за нереализованный толком талант музыканта и, конечно, жалела. К счастью, он меня не бил. Но заявляясь в подпитии, иногда среди ночи, устраивал бурные сцены.