Наталья Иртенина - Волчий гон

У печи громыхала горшками древняя старуха – мать Жилы, оставленная хозяйничать. На Гъюрга и не взглянула, верно, туга на ухо была. Оборотень толкнул ее в угол, по-быстрому пришиб обухом топора. Весь род Жилин умирал молча, как закланный. Да он и был заклан – Волком, его обетом перед богами.

Кроме старухи, во всем доме никого не нашлось больше. Оборотень обошел все полутемные закуты, срывал занавеси, заглянул в широкий дубовый ларь с тряпьем. Но чутье зверя не давало уйти. Пахло еще добычей.

В горнице с печью-каменкой он отшвырнул с пола плетеную подстилку, сдвинул щепу-затвор, откинул крышку. Из земляного подпола тотчас вырвалось смерденье, сырость пополам с нечистым человеческим духом. Гъюрг втянул в себя вонь, довольно оскалился. В тесной яме глубиной по пояс человеку сидела, скрючившись, грязная, растрепанная, в оборванной рубахе белобрысая девка. Задрала голову, мигая от света, глянула шалыми от долгого заточения глазами. На немытых щеках – разводы от рева, желто-зеленый след огромного синяка на скуле, в дырах окровавленной рубахи – поджившие полосы от плети. Д о бро отходили девку, мяса родного не жалели. Сам Жила, конечно, дочку вволю отхлестал, чтоб не позорила род гулящая.

С тяжкой неприязнью смотрел Гъюрг на братнину зазнобу, Росаву длиннокосую. Даром что на вид девке пятнадцати нет – успела с парнем в кустах поваляться. За другое что не забили бы брата до смерти.

– Вылазь, девка, – велел Гъюрг.

Но она только хлопала дурными глазами, жалобно шмыгала носом. Рассудком, что ль, повредилась, в земле сидючи? Пришлось повторить, показать рукой.

Поняла, задвигалась. Встать не сразу получилось, спина задеревенела за столько времени в яме. Оборотень и не думал помогать. Ждал, глядел сумрачно на ее коряченье.

Наконец выползла. Старуху в углу как будто не заметила, смотрела на чужака, вроде спрашивала: куда ей теперь? Гъюрг показал на дверь: иди. Она тупо исполнила требование, повернулась, пошла. Но до двери не дошла. На затылок обрушился топор, чавкнула кость.

Обтирая тряпьем лезвие, Гъюрг запоздало подумал, что в девке могло остаться братнино семя, дать плод. Да и пригодилась бы она, может быть, ему самому. В лесной жизни бабья хозяйская наука тоже требуется. Все лучше, чем одному изгойствовать.

Досадуя, он вышел из избы. Пса не было – трусливо уполз под сени. Помня об убежавшей девчонке, оборотень повернул за дом. В огородных грядках никого не было, в кустах ягодных тоже пусто. Сунул нос в отхожую яму – ничего.

Возле самого плетня, за грядками лежали сколоченные доски. Волчий слух уловил принесенный воздухом шепот. Перемахнув через вершки брюквы, оборотень поднял дощатку. Две пары испуганных глазенок уставились на него из ямы, где вперемешку с навозом прела ботва и сорняки. Давешняя девчонка и еще одна, совсем маленькая, жались друг к дружке, обнявшись.

– Ишь, глупые, куда забились, – покачал головой Гъюрг.

Детский тоненький крик взвился к небу и тут же замер.

Оборотень вернулся на гумно, где ждало отложенное на время волчье жертвоприношение.

Над трупами уже вились крупные зеленые мухи, садились на мертвые открытые глаза, заползали в нос и рот, облепили все еще сочащуюся кровью дыру от копья и отрезанную голову. Их звенящее жужжанье слышалось еще издалека.

Не обращая внимания на мух, оборотень обезглавил топором тело старика. Обе головы, отца и сына, сунул в мешок. Душа мертвого не найдет успокоения, пока не будет предано огню все тело целиком. Гъюрг не желал облегчать врагам посмертное существование. Месть будет полной, когда он закопает головы в глухом лесу и души мертвых, привязанные к гниющей плоти, окажутся заточенными в сырой земляной темнице.

Затем он проделал все то же, что и с тушей убитого накануне волка. Только обугливать скользкие комки плоти не стал – жертва Духу-Волку должна быть чистой, не тронутой земными силами-стихиями. И желчь человеческая не нужна была оборотню. Предать же огню обезглавленные останки ему и в мысли бы не пришло.

Утерев губы ладонью, он возблагодарил Духа-покровителя за удачную охоту. Взял мешок, покинул гумно и сел ждать в тени дуба-богатыря возле воротины скотного загона. Солнце уже правило свою ладью книзу.

Натужное мычанье коров, нагулявших за день молока, прогнало дрему. Оборотень встряхнулся, отложил оружие в сторону и пошел навстречу медленно бредущему скоту. Позади трех коров с одним теленком и бычка устало вышагивал мальчонка-пастух лет восьми-девяти. Несильно щелкал кнутиком, зевал. Завидев чужака, встал, как вкопанный, рот открыл, оглянулся на дом. Привычная скотина сама шла к хлеву.

– Не бойся, – сказал оборотень. – Твой отец рассердился бы, узнав, что его сын трус.

– Я не... не боюсь, – пролепетал мальчик, вытирая вспотевшие ладони о штаны.

– Это испытание, понимаешь? – говорил волкодлак, приближаясь. – Все мальчики проходят его, чтобы вскоре стать мужчинами.

– Серко мне ничего не рассказывал про это, – храбрясь, сообщил маленький пастух. – А он старше меня на три лета.

– Это тайное испытание. Что ты знаешь о смерти?

Мальчик вздрогнул.

– Мужчина не должен ее бояться.

– Молодец. Ты хочешь научиться этому?

– Да.

– Тогда подойди ко мне. Я научу тебя не бояться смерти.

Мальчик послушно подошел, во все глаза рассматривая измазанного кровью мужчину.

– Повернись. Возьми вот это.

Оборотень, стоя за спиной мальчика, вложил ему в руку нож.

– А теперь повторяй за мной: «Отец мой Волк, стань передо мной, как лес перед травой, приди за мной, хозяин мой, забери страх мой перед Мораной-смертью, прими кровь мою, свяжи дух мой лютым бесстрашьем, вечной верностью тебе, возьми жертву мою и научи возвращаться от мертвых к живым и брать у них то, что им не принадлежит».

– ...стань передо мной... – прилежно твердил за ним мальчик, – ...прими кровь мою, свяжи дух... верностью тебе... к живым и брать у них то, что им не принадлежит. Дядя, а что им не принадлежит?

– Они сами себе не принадлежат, – ответил оборотень и, направляя руку мальчика, приставил лезвие к нежному горлу.

– Дядя...

Нож довершил тайный ритуал. Душа мальчика обещана им самим Великому Духу и станет его верным рабом в мире живых.

Гъюрг опустил легкое тельце в траву.

Торжествующий волчий вой пронесся над лесом. Потом еще один. Третий оборвался на середине.

Перед оборотнем возник всадник на гигантском коне. Он был далеко, но казался совсем рядом из-за своих нечеловеческих размеров. Подножием коню служила не земля, а воздух. Гъюрг поднял руку, защищая глаза от слепящего света, которым разил оборотня огненный всадник, слившийся со своим конем-пламенем.

«Перун-громовержец!» – беззвучно воскликнул Гъюрг, трепеща.