Наталья Иртенина - Волчий гон

Заговаривать зубы привидению, безусловно, странное занятие. Призрак не отвечал, только смотрел на Граева потусторонними глазами.

– А если тебе чего-то нужно, так иди в милицию. Она у нас, знаешь, какая, милиция наша. Не положено у нас, чтобы интуристы в квартиры к гражданам врывались. – Граева начало трясти, он не сознавал, что плетет. – Не положено. Да. Так что давай, уходи давай.

Выкарабкавшись из кресла, он медленно переместился к двери, загородив выход из комнаты. Хотя, предлагая фантому уйти, он, конечно, не имел в виду дверь. Привидениям вообще-то положено ходить сквозь стены и растворяться в воздухе.

Граев нашарил за спиной выключатель и щелкнул. Свет не зажегся.

– Черт знает... – растерянно пробормотал он.

И тут верзила заговорил могильным голосом:

– Отпусти... Гъюрг... волк... убей... нельзя... отплата... крови...

Граев знал, что страха не испытывает, только не мог понять, отчего его колотит так, что зубы чечетку выбивают. Фантом двинулся к нему. Но затянуть новую порцию своего неживого рваного косноязычия не успел – Граев, раненый страшной догадкой, бросился вон из квартиры.

Бежал долго, чувствуя, как гонится за ним тошнотворный ужас. Было до безумия, до истерики жалко самого себя. Время от времени он оглядывался, вслепую махал кулаком, страшно бранился.

Он знал, от чего бежит. Понял, кого напоминало лицо не умершего мертвеца. Его самого. Та деталь, ускользавшая в силу привычности от сознания, – раздвоенная правая бровь, будто рассеченная несуществующим шрамом, фамильная отметина. Большая редкость, как объяснил когда-то знакомый студент-генетик. Такая же бровь была у прадеда на фотографиях, у деда, у отца, у погибшего в детстве старшего брата. Такая же у Василя. Упрямая настойчивость, с какой странная отметина маркировала всех мужчин его семьи, наводила иногда на странные мысли. Но ничто не могло бы так напугать Граева, как та же метка на лбу у непонятного, невесть откуда взявшегося привидения.

Граев не заметил, в какой момент его убегание от неведомого лиха превратилось в противоположность – в преследование, неизвестно чего и кого. Он уже не оглядывался, но до рези в глазах всматривался в темноту впереди. Уличное освещение куда-то пропало, и под ногами захрустело, зашелестело. «За кем же это я гонюсь?» – слабо удивился Граев, но этот вопрос тотчас же померк в мозгу. Города вокруг больше не было. Со всех сторон его обступали сумрачные, трясущие листвой, словно пальцами, деревья. «Лес. Откуда тут лес?» – все еще пытался мыслить Граев, но уже с большой неохотой. Его окружало море незнакомых запахов. Точнее, он чувствовал, что когда-то знал их, но забыл. Теперь они возвращались к нему. Запах древесной коры, спрятавшегося в траве зверька, гниющего пня, запах завтрашнего дождя и пролетевшей ночной птицы, не остывший след человека. Граев целиком отдался новым приятным ощущениям. Точно в детство попал. В щенячью пору первой весенней любви. Хотелось броситься в траву и кататься в ней, повизгивая от удовольствия, или всласть потереться спиной о ствол дерева, или поведать о своих желаниях бледному свету, льющемуся сверху, из ночной темноты на землю.

Странные мечты насторожили Граева. Что-то чужое поднималось в нем, шевелилось, вскипало. Рассудок поглощался чем-то дремучим, совсем не человеческим. Ум переставал быть разумом и становился инстинктом. Граев попытался взбунтоваться, но был тотчас наказан. Из утробы его донеслось тихое ворчание, и он понял, что ничего так не хочет сейчас, как кусок сырого, дымящегося кровью мяса.

Вот тогда он взвыл. Волчий вой разнесся по лесу, устроив переполох среди пробудившейся живности. Загомонили в кустах испуганные птахи.

Когда вой стих, Граев, уже не совсем Граев, легко и бесшумно потрусил вперед.

Темнота расступилась, теперь он отчетливо видел каждый ствол, куст, поросшую рытвину. Ощущение свободы и горячего тока крови в жилах наполняло его радостью. Он как будто пробудился от долгого, неприютного, сковывающего сна. Он был счастлив.

Голод все сильнее подстегивал тело, ставшее сильным, гибким, легким. Но добычи, достойной его, здесь не было. Он жадно втягивал в себя воздух, ища нужный запах, крутил головой, надеясь поймать будоражащие кровь звуки. Скоро он убедился, что под покровом этого леса жили лишь землеройки, ежи да белки. Это был неправильный лес.

Но о голоде пришлось забыть, когда потянуло сильным, крепким запахом человека. Хищник пошел на этот влекущий запах, только теперь его вел не желудок, а жажда иная, совсем незнакомая зверю. Очень быстро к запаху прибавились и звуки, а затем и пятна яркого горячего света. Огонь отпугивал зверя, но притягивал человека. Волк уходил, прятался глубоко внутрь, инстинкты уступали место человеческому знанию.

На большой поляне, ближе к границе деревьев горели разложенные квадратом костры, по одному на каждом из углов. Внутри огражденной огнем площадки в предрассветный час стояли лицом к лицу люди и боги. Несколько высоких чуров, с вырезанными в дереве ликами, расположились полукругом.

Всем существом своим, изголодавшимся по общению с богами, Гъюрг потянулся к происходящему. Не таясь, вышел на поляну и вступил в границы капища, смешавшись с людьми. Никто не заметил его, не выделил среди других. Он ничем и не отличался от них, разве что рубахи на нем не было, только штаны с широким поясом и мягкие сапоги из дубленых шкур. Переступив черту святилища, Гъюрг низко, до земли поклонился грозному Перуну и остальным чурам.

Четверо девушек пошли по кругу, обходя остальных с заклинаниями, потом стали брызгать водой с веток, окунаемых в маленькие деревянные ведерки.

– Здравы будьте от веку до веку, примите силу богову! – и кланялись, приговаривая.

После них к богам вышли трое безбородых мужчин в длинных, до колен, рубахах. С помощью трута и заговорных слов они добыли пламя и вложили его в ямку в центре полукруга богов. Огонь-Сварог потянулся к небу, заиграл жгучими языками. Все собравшиеся поклонились священному огню.

Гъюрг незаметно присматривался к людям, окружавшим его. Они были незнакомы не только по виду, но и по повадкам, по словам. Он смутно чувствовал в них чужих, хоть и поклоняющихся его родным богам, и потому искал угрозу, неведомую опасность, которая подтвердила бы неясные ощущения. Момент для этого был самый благоприятный. Ни в чем человек так не узнается, как в том, о чем он просит богов и что приносит им в жертву.

Тем временем еще один жрец, главный, судя по бороде и посоху в руках, вышел вперед и начал наставлять единоверцев.

– ...вижу среди нас новичков, пришедших в общину с желанием прикоснуться к исконной русской вере. Это желание похвально. Русь переживает возрождение своих славянских начал, возвращение к истинным своим языческим корням. Мы должны обратить все силы наших душ к родным богам, Роду Вседержителю, Перуну, Велесу, Световиту, Даждьбогу и Сварогу, к духам пращуров наших, чтобы они помогли нам вернуть Руси ее древнюю мощь и славу. Но не стоит видеть в нашей вере лишь знамя национализма. Я, волхв Велимудр, предостерегаю вас против этого. Славянская вера – лишь один из многих путей, одна из нитей, связывающих наш мир с центром мироздания. Принимая эту веру, вы получаете возможность припасть к мировым духовным началам, черпать оттуда неизмеримую мудрость Закона Жизни, Закона Триглава, управляющего Навью, Правью и Явью...