Джоанн Харрис - Спи, бледная сестра

Она смотрела на меня сквозь перила. Глаза, зеленые, как трава, уставились из полутьмы лестничного проема, и когда я поднял голову, она тихонько хихикнула и вскочила на ноги, готовая исчезнуть наверху, стоит мне двинуться. Она стояла, босая, а свет очерчивал ее тело сквозь ткань ночной рубашки. В ней не было ничего от пугающей основательности ее матери: ребенок, подброшенный эльфами, почти бестелесный, прямые черные волосы падают на худое треугольное личико… и все же я уловил сходство. Что-то в ее глазах, быть может, или в плавности, изяществе движений — так, наверное, золотоволосая Церера отразилась в бледной Персефоне. Я спросил, как ее зовут.

Она склонила голову набок, в глазах озорные искорки.

— Я не должна говорить. — Едва уловимый корнуоллский акцент: как и мать, она мягко растягивала слоги.

— Почему?

— Я не должна здесь быть. Я обещала.

Если бы не ее улыбка, не контуры ее тела против света, я мог бы поверить в ее невинность, но она стояла надо мной, словно пародируя Джульетту на балконе, и я знал, что, несмотря на возраст, она дитя своей матери, зачатое во грехе и взращенное терзать грешников, подобных мне. Казалось, я слышу ее аромат — тревожную, обманчивую смесь янтаря и болотной тины.

— Я обещала, — повторила она, отодвигаясь от перил. — Мне нужно идти.

— Подожди! — Слова вырвались сами. Я торопливо взбирался по ступеням, виски взмокли от пота. — Не уходи. Я никому не скажу. Смотри, — я порылся в карманах, — у меня есть шоколадка.

Поколебавшись, она протянула руку за лакомством, немедленно развернула и откусила. Развивая успех, я улыбнулся и положил руку ей на плечо.

— Пойдем, — ласково сказал я. — Я отведу тебя в комнату и расскажу тебе сказку.

Она торжественно кивнула и тихонько побежала по лестнице впереди меня, босые ноги мелькали в темноте, как белые мотыльки. Я не мог не пойти за ней.

Ее комната приютилась под самой крышей. Она запрыгнула на кровать, поджав ноги и натянув на себя одеяло. Она доела шоколадку, и я смотрел, как она облизывает пальцы, — зрелище столь мощное, что у меня чуть колени не подогнулись.

— Рассказывай сказку! — потребовала она.

— Позже.

— Почему не сейчас?

— Позже!

Ее аромат заполнял все вокруг. Она стряхнула его с волос, как цветочный дождь, и в самой сердцевине запаха я различил зловонную нотку — должно быть, собственную похоть.

Я больше не мог терпеть. Я шагнул вперед и схватил ее, зарылся в нее лицом, утонул в ней. Ноги подкосились, и я рухнул вместе с ней на кровать, отчаянно цепляясь за нее. На секунду она показалась чудовищно сильной, водоворот глаз затягивал в темноту, разинутый рот извергал беззвучные проклятия. Она сопротивлялась, брыкалась, черные волосы стаей летучих мышей облепили мое лицо, душили меня. В этот миг, чувствуя, как обвивается вокруг меня ее гибкое змеиное тело, как ее волосы забиваются мне в рот, вдыхая тошнотворный запах шоколада, я был уверен, что она убьет меня.

Кровь шумела в ушах, безумная паника охватила меня. Я закричал от страха и отвращения. Я был жертвой, она — гранитной богиней смерти, жаждущей моей крови. Собрав остатки разума, я схватил ее за горло, сжимая все крепче… маленькая ведьма дралась как дьявол, визжала и кусалась, но силы вдруг вернулись ко мне…

Тогда со мною был Бог. Если бы мне только хватило мужества уйти из этого дома и никогда не возвращаться, может быть, Он не отвернул бы от меня Свой лик… но даже с содроганием вспоминая ужасную битву, я испытывал какое-то демоническое возбуждение, торжество, как будто вместо того, чтобы подавить прилив похоти, я открылся для иного вожделения, которое никогда полностью не удовлетворить.

Я плохо помню, как вернулась на Кромвель-сквер; светало, через несколько часов должны были проснуться слуги, а Генри еще не возвращался. Я сумела войти в дом, самостоятельно разделась и скользнула в постель. Немного поспала, но чтобы справиться с дурными видениями, тревожившими мой сон, вынуждена была принять еще опия. Я уже не отличала вымысел от реальности; уж не приснилось ли мне все, что случилось на Крук-стрит, думала я… Правда ли я говорила с Генри? Правда ли Фанни приходила ко мне, когда я спала? Около шести утра я погрузилась в глубокий сон и проснулась два часа спустя, когда вошла Тэбби с горячим шоколадом. Голова раскалывалась, меня лихорадило, и, хоть я пыталась изобразить бодрость, Тэбби немедленно догадалась, что дело нечисто.

— Миссис Честер, вы неважно выглядите! — отметила она, раздвинув шторы и приблизившись к кровати. — Какая же вы бледная!

— Да нет, Тэбби, — запротестовала я. — Просто немного устала, но скоро я буду в порядке.

— Я скажу мистеру Честеру, что вам нездоровится, мэм, — твердо заявила Тэбби.

— Нет! — Я тут же понизила голос: ей вовсе ни к чему знать о моей панике. — Нет. В этом нет необходимости.

Она сомневалась.

— Может быть, капельку настойки, мэм? Я покачала головой.

— Пожалуйста, не надо. Просто немного болит голова. Но от этого превосходного шоколада мне станет лучше. — Я заставила себя пригубить обжигающий шоколад и ободряюще улыбнулась. — Спасибо, Тэбби, можешь идти.

Она неохотно покинула комнату, оглядываясь через плечо; ясное дело, нельзя рассчитывать, что она сохранит мою болезнь в тайне от Генри. И, естественно, через десять минут он возник на пороге со стаканом и пузырьком опия.

— Тэбби говорит, ты не хочешь принимать лекарство, — сказал он. Он кинул быстрый взгляд на Тисси, сидевшую на кровати, и недовольно скривился. — Я тебе уже говорил, мне не нравится, что эта кошка спит в твоей комнате. Не удивлюсь, если именно она является причиной твоей болезни.

— Мне кажется, — произнесла я, — что вы с Тэбби чересчур озабочены моим здоровьем! — Этот резкий ответ удивил меня саму не меньше, чем Генри, и я покраснела и смущенно пробормотала какие-то извинения. Я пыталась вспомнить, откуда взялась эта внезапная враждебность… а потом вспомнила свой сон — или это был не сон? — в котором я увидела… Это было на уровне подсознания, картинка мелькнула и исчезла, остались только ощущения: ненависть, отвращение, жажда мести… И все это словно чужое, и сила этих чувств потрясла меня тем больше, что я забыла, откуда они взялись. Дрожащим голосом я продолжила: — Я поправлюсь. Пожалуйста, не надо больше давать мне настойку.

Он взглянул на меня презрительно и начал отмерять капли в стакан.

— Делай, что я говорю, Эффи. Я сегодня не в настроении терпеть твои капризы. Давай-ка, пей лекарство, и в обед тоже прими, или я рассержусь.

— Но мне не нужно никакого лекарства. Просто разреши мне прогуляться на свежем воздухе…

— Эффи! — сказал он ледяным тоном. — Хватит пререкаться. Я знаю, что у тебя нервы не в порядке, но ты выводишь меня из терпения! Если бы ты была настоящей женой… — Он прервался на середине предложения. — Если ты и дальше будешь упрямиться, — продолжил он тише, — я умываю руки и передаю тебя Расселу. У него богатый опыт обращения с истеричками.