Джоанн Харрис - Спи, бледная сестра

— Ну и ну, Эффи, — проворчал я. — Что это тебе вздумалось сидеть на таком холоде? Так и простудиться недолго. О чем только Тэбби думала? Как она позволила тебе рассиживаться здесь? Да еще и камин не затопила! Давно ты тут сидишь?

Она повернулась ко мне — полудевочка, лицо разделено надвое лучом света из коридора.

— Генри. — Голос ровный и бесцветный, как она сама. Черты ее причудливо исказились: казалось, двигалась только половина рта, один глаз уставился на меня, от света зрачок сузился в точку.

— Не волнуйся, дорогая, — продолжил я. — Сейчас придет Тэбби. Я позабочусь, чтобы она хорошенько растопила камин, а потом ты сможешь выпить горячего шоколада. Разве мы хотим, чтобы ты простыла?

— А разве нет? — В ее голосе мне послышалась язвительная насмешка.

— Конечно нет, дорогая моя, — бодро ответил я, давя желание забормотать. — Тэбби! Черт бы побрал эту женщину, пора бы ей уже появиться. Тэбби! Она что, хочет тебя до смерти заморозить?

— Тэбби ушла, — тихо произнесла Эффи. — Я отправила ее в аптеку за каплями.

— Ах вот как.

— Никого нет. У Эм выходной. Эдвин ушел домой. Мы с тобой одни, Генри.

На меня снова нахлынул беспричинный страх. Я старался взять себя в руки. Почему-то мысль о том, что я с Эффи наедине, пугала. Кто знает, что за странные мысли бродят в ее голове? Я нашарил в кармане спички, усилием воли заставил себя повернуться к ней спиной и трясущимися руками зажег лампу… Я чувствовал, как ее глаза впиваются мне в затылок, челюсти сводило судорогой от ненависти к ней.

— Вот, так уже лучше, правда? Теперь нам друг друга видно. — Вот так, правильно, оживленная болтовня. Нет причин думать, что она замыслила ссору, что она уже знает… Я повернулся к ней, и челюсть снова заболела, теперь от натянутой улыбки, которая, я знал, ни на миг не обманула ее. — Я закрою окно, — сказал я.

Целую вечность я возился со шпингалетом, шторой, листьями на полу. Я бросил листья в камин.

— Интересно, мне удастся развести огонь?

— Мне не холодно, — сказала Эффи.

— Зато мне холодно, — отозвался я с притворной жизнерадостностью. — Посмотрим-ка… я думаю, это не трудно. Тэбби каждый день это делает. — Я стал на колени перед камином и принялся раскладывать бумагу и щепки на углях. Пламя вспыхнуло, затрещало, и из трубы пошел дым. — Ну и ну, — засмеялся я. — Этот фокус сложнее, чем я думал.

Эффи скривила губы в проницательной ненавидящей полуулыбке.

— Я не ребенок, — процедила она. — И не полоумная. Не нужно так со мной разговаривать.

Неожиданная реакция. Она снова застала меня врасплох.

— Да ты что, Эффи… — пролепетал я. — Я… — И, оправившись от изумления, заговорил терпеливым, наставительным тоном врача: — Я вижу, что ты больна. Скажу только, что надеюсь, позже ты поймешь, как больно мне слышать эти неблагодарные слова. Однако я…

— И я не больна, — снова перебила Эффи. И в тот миг я ей поверил: пронизывающий ясный взгляд, глаза — как ножи. — Что бы ты ни говорил и ни делал, как бы ни пытался доказать обратное, я не больна. Пожалуйста, не пытайся мне врать, Генри. Мы одни в доме — не перед кем притворяться, разве что перед самим собой. Попробуй быть честным, ради нас обоих. — Она говорила сухо, бесстрастно, как гувернантка, и мне вдруг снова стало двенадцать, и я наивно и безуспешно оправдывался, чтобы избежать наказания, и каждое слово лишь усугубляло мою вину.

— Ты не имеешь права так со мной разговаривать! — Слова показались неубедительными даже мне самому, я постарался говорить властно: — Мое терпение не безгранично, Эффи, хотя я многое спускаю тебе с рук. Ты должна уважать меня как жена, хотя бы как жена, и…

— Жена? — воскликнула Эффи, и я странно успокоился, уловив в размеренной интонации истеричные нотки. — Это когда же ты хотел, чтобы я была женой? Да если бы я рассказала, что ты…

— Что рассказала? — Я говорил слишком громко, слова вырывались сами собой. — Что я нянчился с тобой, когда ты болела, терпел твои истерики, давал тебе все, чего бы ты ни пожелала? Я…

— Тетя Мэй всегда говорила: неприлично, что ты женился на девушке настолько моложе себя. Если бы она знала…

— Что знала?

Она перешла на шепот:

— Знала, как ты со мной обращаешься… и куда ходишь по ночам…

— Девочка, ты бредишь. Куда хожу, ради всего святого?

— Ты знаешь. На Крук-стрит.

У меня перехватило дыхание. Откуда ей известно? Неужели кто-то меня узнал? Неужели кто-то следил за мной? То, что она сказала, значило… Не может быть. Она блефует.

— Ты сошла с ума!

Она молча покачала головой.

— Ты сошла с ума, и я могу это доказать! — Я лихорадочно полез в карман пальто и вытащил бумагу Рассела. Хрипло, опьяненный болезненной эйфорией, я начал читать вслух отрывки: — «…что пациентка Юфимия Мадлен Честер… симптомы слишком очевидны… не следует игнорировать… мания, истерия и каталепсия… опасна для себя и окружающих… таким образом, рекомендовано лечение… на неопределенный срок… в руки… обеспечивающих необходимые условия…» Ты слышала, что он сказал: я могу отправить тебя в больницу, Эффи, в сумасшедший дом! Никто не поверит умалишенной. Никто!

На ее лице ничего не отразилось, оно было пугающе бесстрастным. Слышала ли она меня? Или снова ушла в свои неведомые мысли? Но тут она заговорила.

— Я всегда знала, что ты предашь меня, Генри, — спокойно сказала она.

Я открыл было рот — но, в конце концов, она права, не перед кем притворяться.

— Я знала, что ты больше не любишь меня. — Она улыбнулась и на миг стала почти красивой. — Но это ничего, потому что я тебя уже давно не люблю. — Она склонила голову набок, словно вспоминая что-то. — Но я не позволю тебе принести меня в жертву, Генри. Я не позволю себя запереть. Я не больна, и очень скоро кто-нибудь это поймет. И, может быть, тогда люди станут верить моим словам. — Она бросила на меня взгляд, полный злобы. — А мне есть что им рассказать, Генри, — безмятежно добавила она. — О доме на Крук-стрит и о том, что там творится… Фанни Миллер не станет ради тебя врать, правда?

Я словно горсть иголок проглотил, грудь невыносимо сдавило. Мне вдруг отчаянно понадобился хлорал. Не обращая внимания на торжествующую улыбку Эффи, я снял с шеи пузырек и сорвал крышку. Дрожащими руками я отсчитал десять гранов в стакан и плеснул на них хересом, но переборщил — часть напитка пролилась мне на манжету. Ненависть вспыхнула с новой силой.

— Никто не поверит в эти бредни, — ровно произнес я с невероятным облегчением: хладнокровие вернулось ко мне.

— Могут и поверить, — сказала она. — Только представь, какая шумиха поднимется — а ведь твои работы только-только впервые получили признание. Один намек на то, что ты пытался упечь свою жену в сумасшедший дом, дабы она не разболтала о твоем тайном пороке… это тебя уничтожит. Станешь ли ты так рисковать?