Марина Дяченко - Пентакль

Колыхнулся воздух перед поручиком Дроздовского полка Андреем Владимировичем Разумовским. Не шелохнулся поручик, потемнел лишь взглядом, мундир истертый поправляя. Блеснуло пасхальное солнце на золотых погонах.

– Не его! – твердо сказала боец Рабочей и Крестьянской армии Оксана Бондаренко. – Меня бери!

Не слышит тень, не отвечает, дальше плывет. Вот уже перед девушкой она, рядом совсем. Дохнуло морозом, прожгло до костей. Шагнул вперед поручик, классового врага заслоняя.

– Сначала меня!

Дальше скользит тень, равнодушно, спокойно. За соседний крест, за ржавую ограду.

– Пронесло!

В одно дыхание выдохнули белый поручик и красный боец. Взялись за руки. Но тут же вперед поглядели. Далеко тени, считай, всех миновали, не тронули. Кто же остался?

– Сергей Ксенофонтович!!!

Дернулись. Остановились. Переглянулись.

– Не поможет, Андрюша, ты ведь знаешь! – шепнула девушка. – Не поможет!

– Не поможет, – согласился поручик Дроздовского полка.

Вновь друга на друга поглядели. И бросились вперед – туда, где тени к бывшему учителю подступали.

– Назад! Назад! Дети, назад!

Сергей Ксенофонтович много лет так не кричал. Не повышал в классе голос ученик великого Ушинского, питомцев своих уважая. А вот сейчас – довелось.

– Не надо, дети! Не надо!..

Знали, что не надо. Но только не остановились.

Успели! Перед тенью первой, что уже к учителю подбиралась, плечом к плечу стали.

– Прочь, сволочь красная! – вздернул кулаки по правилам английского бокса поручик.

– Порешу, контра! – замахнулась боец Бондаренко ржавым револьвером, который положили друзья в ее фанерный гроб.

– Уходите, Сергей Ксенофонтович, уходите! Мы прикроем!..

И – ударило. Дальним орудийным громом, подзабытой скороговоркой пулемета «максим». Ударило, затянуло густым туманом предсмертной боли. Последней, такой памятной…

Сжал побелевшие пальцы поручик Разумовский, прямо в конскую морду пулеметным стволом целя. От ленты огрызок остался, окружена со всех сторон тачанка, бородатые морды рядом. «Сдавайся, беляк!» – орут.

– Смело мы в бой пойдем! – оскалился в чужие личины поручик. – За Русь Святую! И за нее прольем…

Не песня вышла, просто хрип. Но сумел все же – разом, одной очередью положил коня и всадника. И обрадоваться успел напоследок. Взлетела к самому небу чужая сабля, хлынула темная кровь из перерубленного горла.

Смело мы в бой пойдем за Русь Святую…

Убит отделенный, и взводный убит. Бьют в упор тачанки махновские. Попал в засаду непобедимый отряд товарища Химерного.

– За мной! – кричит боец Оксана Бондаренко. – Порубаем гадов! Смело мы в бой пойдем за власть Советов!..

Тачанка – что крепость. Огрызается пулеметным свинцом, не подойдешь, не подъедешь. Но все-таки прорвалась боец Бондаренко на своем сером в яблоках красавце-коне, махнула шашкой, голову лихую махновскую в кровавую кашу дробя. И еще успела удивиться, отчего шашка не в руке, отчего окровавленная трава так близко.

Смело мы в бой пойдем за власть Советов…

– Сколько раз можно умирать, Андрюша?

– Сколько раз можно умирать, Ксения?

Догорал пасхальный вечер, уходил прочь со старого погоста. Пусто стало, разбрелся народ мертвый под свои кресты да звезды. Постояли красный боец и белый офицер над опустевшим вечным домом Сергея Ксенофонтовича, бывшего народного учителя…

– Как в детстве, Ксения. Обидят – жаловаться хочется, хоть кому-нибудь. Только я уже тогда знал: нельзя жаловаться.

– Нельзя, Андрюша.

Сгущалась вечерняя тьма, призывая ночь. Отпуск кончался. Жаловаться было некому.

– Почитай стихи, Андрюша! Ты, наверно, много стихов знаешь.

– Знал. Забылось все… Вот помню – про войну.

Вздохнула Оксана, совсем другое услыхать надеявшаяся. Но и сейчас возражать не стала. Про войну так про войну.

– Эти стихи друг мой написал – штабс-капитан Вершинин. В батальоне нашем – Первом Офицерском – его стихи все любили.

Помолчал поручик, отступил зачем-то на шаг.

Послушала стихи про войну красный боец Оксана Бондаренко, тоже на шаг отступила.

– Вот о чем ты сказать хотел, Андрей Владимирович? Тогда ответ выслушай: спасли мы Россию, и народ трудовой спасли – от таких, как ты! И жива она будет – без таких, как ты. И мириться нам с тобой не на чем!

– Не на чем, – кивнул поручик Дроздовского полка, ближе подходя. – Можно я тебя поцелую, Ксения?

– Нет, Андрюша! – вздохнула красный боец Бондаренко. – Не будешь ты, беляк, меня целовать. Я тебя сама поцелую…

– Знаешь, Андрюша, подумала я сейчас… Если мертвые наконец помирятся, может, и живым легче станет? Весь век, год за годом – кровь и кровь, вражда и вражда, страшнее, чем в Пекле!

– Может быть. Только как им… Только как нам помириться?

– Неспокий, – прошептала Оксана.

– Немирье, – перевел Андрей.

В летнем кафе, где каждый столик пригвожден к асфальту ножкой линялого пляжного зонта, сидели два приятеля. Перед загорелым скучала недопитая чашка кофе. Перед бледным и нервным его собеседником возвышалось башенкой мороженое – ломтики фруктов торчали из тающей массы, словно обломки тонущего корабля.