Артем Тихомиров - Приход ночи

В общем, дело закрыли в сентябре месяце, но Гмызин, видимо чувствуя за собой вину, сказал, что будет держать нас в курсе дела, если оно сдвинется с мертвой точки. Недостаток улик. С такой формулировкой мой случай отправился в архив, где ему суждено сгинуть навечно. Тогда я была в этом уверена.

До выписки ко мне чуть не каждый день приходили разные специалисты.

Каждому что-то было надо. Еще сестры водили меня на другие этажи на обследование и болтали со мной о всякой ерунде. Они считали, что это создает непринужденную атмосферу и помогает мне расслабиться. Анализы, тесты, проверки. Я не понимала, для чего они, хотя врачи и объясняли. Почти не воспринимала их слов и натянутых шуточек. Они меня жалели — вот в чем была главная причина. Все, от уборщиц до заведующих отделениями. Я действительно была знаменитостью, бедной овечкой, о которой говорили все, сенсацией.

Многие пользовались случаем, чтобы посмотреть на меня, и как бы невзначай заглядывали туда, где я в данный момент находилась. Некоторые предлагали свою помощь, но я отказывалась, при этом стараясь никого не обидеть.

Я воспринимала свои вылазки из палаты как развлечение и абстрагировалась от всего остального. Пусть жалеют — невозможно им это запретить. Мне до смерти надоело сидеть в четырех стенах наедине со своими мыслями и думать о похитителе.

Он почти обрел плоть — так долго и тщательно фантазировала я на эту тему. Какой он из себя? Этот вопрос не давал мне покоя. Руки в перчатках я запомнила хорошо, их примерную длину, размер кистей. Из этого можно сделать кое-какие выводы. Например, что преступник ростом выше среднего. Видимо, он силен и обладает хорошими реакциями. Когда ко мне в третий раз пришел Гмызин, он зачитал мне психологический портрет предполагаемого маньяка, а также некоторые наиболее вероятные физические характеристики. Многое в том описании совпадало с моими представлениями. Преступнику от двадцати до тридцати пяти лет. Обладает высоким интеллектом, хладнокровен, на людях вежлив, общителен, но старается лишний раз не выделяться из общей массы.

Возможны депрессивные состояния, приступы меланхолии и самокопания, тщательно скрываемые от других. Одинок. Сторонится сексуальных контактов с женщинами, из-за чего его садистические наклонности все больше приобретают характер мании. Причинять боль, унижать — его способ удовлетворять половой голод и стремление властвовать. Это то, что я поняла из целого листа перечислений. На мой вопрос, что дает такой портрет, Гмызин сказал, что в таких случаях, как мой, психологи-криминалисты его составляют обязательно.

Обычно, добавил следователь, маньяки входят во вкус и их преступления принимают серийный характер. Портрет пригодится на будущее, если обнаружатся иные жертвы. Но описание слишком общее. Мало ли вокруг таких людей? Каждый пятый молодой белый мужчина может подойти под этот шаблон. Гмызин заметил, что подходят-то подходят, но не все совершают преступления.

Он попросил меня добавить кое-что от себя, если я вспомнила нечто особенное. Я подумала, но ничего не сумела сообщить. По-моему мнению, это описание все равно ничем не поможет, если нет реальных улик против кого бы то ни было. Гмызин поблагодарил меня за сотрудничество со следствием. Тогда я еще лелеяла надежду, что все будет хорошо. Жаль, что ошиблась.

Заходил психиатр. Веселый громогласный мужчина, от которого пахло яблоками. Два, больших и сочных, он принес мне, точно я маленький ребенок, угодивший в больницу с простудой. Я расчувствовалась. Психиатр рассказал мне несколько анекдотов, от которых я хохотала как ненормальная. Сама не замечая, я попала под власть его обаяния. Он умел повысить человеку настроение — ну, на то он и специалист. Втайне я была ему благодарна за визит. Он задал мне дюжину вопросов, как бы невзначай, в процессе непринужденного разговора, и я была довольна, что ко мне пришел не заплесневелый шамкающий старший ординатор, в каждом видящий психически ненормального.

— Ну и как я?

Этот вопрос я задала в конце, после получаса смеха и шуток.

Щелкнула авторучка.

— Я мог бы провести глубокое всестороннее тестирование, но не вижу в этом смысла. Вы вполне адекватны и отвечаете за свои действия. Вы отлично держитесь, учитывая пережитый стресс. Конечно, я бы мог порекомендовать понаблюдаться некоторое время, чтобы исключить возможность рецидива или обострение депрессии, но это только если вы сами пожелаете. Если никогда не страдали навязчивыми состояниями, не состояли на учете, я бы не стал вмешиваться. Иногда человеку лучше самому во всем разобраться.

— Значит, я не нуждаюсь в помощи?

— Нет. Только если в психологической.

— Психолог была.

— А, Логинова…

— Я отказалась от терапии.

— Вам решать, Людмила. Не беспокойтесь, ваши сны пройдут, для этого понадобится время, но никуда они не денутся. Им придется исчезнуть. Вы ведь будете жить с подругой?

— Да.

— Прекрасно. Главное — вам не надо долго оставаться в одиночестве.

Устраивайте самой себе трудотерапию. Плюс к тому расслабляющая музыка, избегайте есть возбуждающую пищу и препараты. Я выпишу вам рецепт на успокоительное, оно вам не повредит. Хотя бы для того, чтобы спокойно спать.

Нервишки подлечить никому не помешает. — Психиатр рассмеялся. — Бумажка на столе.

— Спасибо, — сказала я. — А как же быть с глазами?

— Я вижу, что вы, несмотря на некоторые рецидивы, вполне спокойно относитесь к этой травме.

— Я ничего не могу изменить.

— Вы правы. Но я предостерег бы вас от того, чтобы зацикливаться на этом. Вы не в силах ничего изменить. Вы считаете себя виноватой, но это неправда. Представляю ваш разговор с Логиновой на эту тему. Однако я ее поддерживаю. Вы остались живы. Думайте об этом. Это важно. Важнее и быть не может. И для вас, и для вашей близкой подруги.

Я кивнула. В случае с Логиновой я бы стала спорить и отрицать, но с ним мне не хотелось этого делать. Его голос действовал поистине волшебным образом, в нем был сила, умеющая утешать, успокаивать. Не глупая никчемная жалость, нет, — только голая убежденностью, что я имею права на полноценную жизнь. Он не воспринимал меня инвалидом.

Через пару минут, пожелав мне всего наилучшего, психиатр ушел. Сказал, что заглянет еще.

Тем же вечером я позвонила Тане. Боялась, что она сошлется на занятость и не будет со мной разговаривать, но ошиблась.

Мы поболтали. Таня была в хорошем настроении. После моего визита, по ее словам, она целый день порхала, почти не касаясь земли. Я ощутила приток тепла и спокойствия. Теперь у меня был человек, на которого можно опереться в любой ситуации. Таня сказала, что ждет, когда я выпишусь. Ей надоело есть свои ужины в одиночестве. Готовить для себя и тупо смотреть в телевизор по вечерам. Скука смертная, добавила Таня, смеясь.