Дана Посадская - Перекресток

— Это тоже могло бы уничтожить мир? — спросила Вивиана.

— Хуже, — холодно ответила Белинда, — Намного хуже! Это могло бы уничтожить меня!

Жаркий августовский день перевалил за полдень. Марианна невольно зевнула — и тут же поспешно закрыла рот: вокруг летало слишком много мух, чтобы делать это без опаски. Она лениво протёрла глаза; затем взяла неохотно тряпку и тем же круговым движением стала тереть стаканы. В общем-то, стаканы в этом не нуждались; но отец Марианны строго следивший за тем, чтобы дочь не сидела без дела, мог заглянуть в любую минуту. А так как в их харчевню, — увы! — посетители наведывались редко, приходилось выдумывать занятия самой — лишь бы избежать отцовского гнева.

В этот момент Марианна ощутила чьё-то присутствие. Она обернулась — на пороге стояла молодая женщина.

Марианна едва не протёрла глаза снова, — так хотелось ей убедиться, что это явь. Может быть, она сама не заметила, как её сморило на жаре, а теперь она спит, подсунув кулак под щёку, и видит диковинный сон?

Впрочем, как ей могло присниться такое?! Женщин, подобных той, что стояла сейчас перед ней, Марианне видеть ещё не доводилось. Даже в детстве, когда от нечего делать она воображала прекрасных дам из высшего света, её фантазии не возносились так высоко. В то же время женщина эта, хотя и была не смуглой, а мертвенно-бледной, напоминала чем-то цыганку — уж их-то Марианна повидала немало. Да, она была похожа на цыганку неземной красоты с нарядом и манерами знатной дамы… да что там — самой королевы!

Пока всё это проносилось в голове Марианны… а надо сказать, Марианна была тугодумом, и времени это заняло не так уж и мало; так вот, пока Марианна стояла с полуоткрытым ртом, совершенно забыв о мухах, да и вообще обо всём на свете, гостья молча вошла и села за один из грязных дубовых столов. Только тут до Марианны постепенно дошло, что, как бы фантастически не выглядела дама, всё же она — посетитель; а значит, надо её обслужить. Дрожащими руками она схватила тряпку, — ту самую, которой перед тем мусолила стаканы, — кое-как стряхнула мусор со стола, за которым сидела незнакомка и каким-то квакающим голосом пробормотала:

— Э…чего изволите?

— Красного вина, — прозвучал ответ. От звука этого голоса сердце Марианны почему-то упало в пятки, а по спине побежали мурашки — в такую-то жару!

Она поднесла незнакомке бокал вина, а сама замерла возле стола, не в силах двинуться с места. Та тем временем небрежно провела по краю стакана указательным пальцем, — и Марианне вдруг показалось, что вино в стакане изменилось, — стало тёмным и густым как… как… Но она решила, что это ей, конечно, померещилось.

Гостья выпила всё содержимое стакана, повертела его в длинных и гибких, как у ярмарочных фокусников, пальцах, и только после этого в первый раз взглянула на Марианну. Лучше бы она этого не делала! От этого взгляда у Марианны к мурашкам прибавилась нервная дрожь во всём теле и ей показалась, что пол под ногами заходил ходуном. Она что есть силы вцепилась руками в спинку стула.

— Ты — жена хозяина харчевни? — спросила гостья — и вдруг улыбнулась, не разжимая губ. Марианне враз полегчало; она разжала онемевшие руки и незаметно вытерла пот со лба.

— Ну что вы, — ответила она, застенчиво хихикнув, — я и не замужем вовсе. Я — дочь хозяина.

— Вот как… — Незнакомка помолчала. — Ты живёшь с отцом?

— С отцом… и с матерью… и с сестрой… — Марианна никак не могла взять в толк — какое дело этой необыкновенной гостье до неё и до их семьи. Но в то же время она твёрдо знала, что должна, обязана ей отвечать.

Следующий вопрос был ещё более странным:

— Твоя сестра… тоже помогает отцу в харчевне?

— Нет… — Марианна смешалась. — Моя сестра… раньше-то конечно, да только сейчас… она вроде как не в себе.

— Не в себе, — повторила задумчиво гостья. — И как же это случилось?

Марианна растерялась окончательно. Во-первых, это был не простой вопрос; тут требовался долгий и подробный рассказ, а ей всю жизнь было непросто связать даже два предложения. Кроме того, почему ей нужно посвящать эту даму в личные дела семьи, о которых и соседи-то не знали? Но делать нечего, — нужно было отвечать; и Марианна начала говорить, с удивлением ощущая, что слова будто сами слетают с языка.

— Элиза… она хорошая девушка была. Да только видно сглазил её кто… Вышла замуж, а муж возьми да помри… Пьяный свалился с обрыва, вот что… И осталась Элиза одна на сносях. А как родила, так сразу двоих. Один был здоровенький, а вот второй совсем задохлик. Повитуха сказала — до утра не доживёт… Мы тогда ещё подумали, — может, оно и к лучшему. Куда ей одной двоих-то растить. Только Элиза уж так убивалась, так убивалась… Всё не верила, что он уж не жилец, всё хлопотала над ним. А наутро он не то чтобы помер, а исчез. Здоровый-то кричит, надрывается, а второго нету нигде — ни живого, ни мёртвого… А Элиза ничего не говорит — только плачет, а то хохочет, как безумная. И с тех пор вот всё не в себе. За ребёнком почти не смотрит. И близко к нему не подходит, — всё мы с матерью его и кормим, и пелёнки меняем. А Элизе будто и дела нет. Только вот как он заплачет — сама так кричать начинает, что страшно становится. Соседи-то думают, что это она с горя, что второй ребёнок помер… А что он пропал, про это никто не знает, только вот я да отец с матерью. — И Марианна в смятении замолчала: первый раз в жизни ей пришлось держать столь длинную речь.

— Всё ясно. — Гостья отставила стакан. — А теперь я хочу поговорить с твоей сестрой. Думаю… она мне тоже сможет кое-что рассказать.

Она встала — и Марианна с трудом сдержала поросячий вопль панического ужаса. Только сейчас она ясно заметила: солнце ярко светило в окно, на полу лежали тени от стола, от стула, но гостья… она не отбрасывала тени.

Комната, в которую полумёртвая от страха Марианна покорно провела Белинду, была маленькой и узкой. Едва зайдя, Белинда невольно скривилась, — она ещё не до конца привыкла к резким запахам мира людей; а в этой комнате запахи были не из приятных.

Помещалась в комнатушке только колыбель и узкая кровать. На кровати лежала Элиза — безвольная, словно груда тряпья. Ей было, наверное, лет двадцать с небольшим, но её лицо иссекли раньше времени первые морщины. Вялые соломенные волосы свалялись давно нечёсаными патлами; глаза, иссушённые, красные, были пустыми.

— Элиза! — окликнула её Белинда.

Элиза вздрогнула.

— Кто вы? — прошептала она.

— Тебе это знать совсем ни к чему. — Белинда сурово посмотрела на неё. — И вообще, спрашивать тут буду я! Впрочем, у меня лишь один вопрос — где ребёнок?

— Ребёнок? — из груди Элизы вырвался дикий клокочущий смех. В бесцветных солёных глазах что-то забрезжило. — Какой… ребёнок?