Кирилл Кудряшов - Круги на воде

— Что с ним? — спросила она, прижавшись ко мне. Я лишь пожал плечами. Я что, специалист по психике или физиологии созданий, пришедших из иного мира? Вроде бы нет…

Урод был в сознании. Его глаза были открыты и смотрели на нас… Ужас помаленьку улетучивался из них…

— Что ты видел? — спросил я. Что так могло напугать его? Неужели собственный вид — ведь он наверняка не раз встречался со своими сородичами. О какой темноте он говорил?

— Темноту… — ответил он, поднимаясь на дрожащих ногах. Только сейчас я заметил, что его колени уже не напоминают колени кузнечика, как у виденных мною ранее его сородичах. У этого урода они сгибались также, как и у человека! Да, уроды эволюционировали и, при чем, достаточно быстро.

— ТУ темноту? — спросила Саша, сориентировавшаяся быстрее меня, — Холодную и пустую?

Урод кивнул…

— Я уже… забыл… Забыл это… То, откуда пришел… Но ты показал мне! В этом, — он кивнул на зеркало в моей руке, — Было то место… Лучше не помнить… Лучше не знать… Холодно…

Его речь становилась все бессвязнее и бессвязнее. Он повернулся к нам спиной и сделал шаг к двери, с трудом удерживаясь на подкашивающихся ногах, а затем вновь остановился и спросил, не оборачиваясь.

— Ты помнишь, откуда пришел?…

Думаю, он имел в виду не мой прежний мир, а, скорее, то место, откуда появился он сам. Помню ли я эту холодную темноту, помню ли, как вышел из нее?

А было ли это вообще? Уже в который раз я задумался о том, насколько был реален мой прежний мир. Может быть я, точно также, как и это несчастное существо, вышел из чрева смерти, только не помню этого. Ведь забыл же об этом он, хотя с момента его появления в этом мире прошло меньше недели.

Да, он примитивен. Да, он урод, а я — человек. Но разве человеческая память не имеет свойство отбрасывать все плохое, чтобы не травмировать психику? Что мы помним лучше всего? Свой первый сексуальный опыт, свой лучший день рождения, свою свадьбу… А попытайтесь вспомнить как в школе вас первый раз били старшеклассники? Как у вас из кармана пропал кошелек со всей зарплатой? Как вас бросила любимая? Да, вы вспомните это, но, я уверен, подробностей будет куда меньше, и само воспоминание — менее четким…

— Не помню, — ответил я.

— И я не помню, — ответила Саша.

— Вы… оба… Не такие, как я. Кто вы?…

— Люди…

— А кто я? — урод обернулся к нам, — Кто я… такое?

— Не знаю…

— Но я не человек… — констатировал он, — У меня может быть… дом… Я могу… научиться… Но я помню темноту… Значит я не человек. Человеком быть… хорошо. Человек… не помнит!.. Я хочу быть… человеком… Я хочу… забыть… Не хочу… видеть это…

Он ушел, продолжая бормотать что-то себе под нос, оставив нас вдвоем…

С тех пор прошло три недели… Удивительно, но все наладилось. Первые две ночи после визита к нам урода, мы запирали дверь на все замки, и, в довершение всего, на швабру — как в старом анекдоте. Днем мы боялись выходить во двор, и как в самый первый день в Молчановке, ходили всегда по двое, держа наготове заряженные автоматы.

Но не это было самым страшным. Не то, что в Молчановке становилось все больше и больше уродов, обживавших ничейные дома, и не то, что время от времени они подходили к нашей ограде «поговорить». Не смотря на свою жуткую наружность они были практически безвредны…

И даже не то, что мы перестали быть хозяевами целого мира, пугало меня больше всего. Не то, что отныне у нас появились незваные соседи, и не то, что они косо поглядывали на нашу корову, явно видя в ней потенциальный шашлык…

Самым страшным было то, что происходило между нами. Меня пугало то чувство отчужденности, которое поселилось в Сашиной душе после поездки за предел. Мы по-прежнему жили вместе, вместе занимались хозяйством, и вместе спали в одной постели, но чувство духовного единения пропало…

Вы когда-нибудь задумывались о смысле выражения «моя вторая половинка»? О том, как это здорово, идеальной дополнять друг друга… И как это сложно, стать единым целым из двух половинок… Если задумывались — вы поймете, что чувствовал я, думая, что теряю Сашу.

Мы больше не были единым целым! Два молчаливых «Я». Два молчаливых призрака, потерявших частичку себя… Ну, или, по крайней мере, не потерявших, а лишь уронивших ненадолго. Потому что со временем все наладилось…

Я часто ловил Сашу за тем, что она всматривается в зеркало. По несколько десятков минут сидит на диване и вглядывается в его блестящую поверхность, силясь увидеть в нем что-то… Я не раз спрашивал ее об этом, но Саша предпочитала отмалчиваться. Прятать зеркало за спиной, когда я подходу к ней, с улыбкой на губах, но без оной в глазах, говорить, что поправляет макияж.

Думаю, что я знаю, что она искала там. Темноту. То, что видят в зеркале уроды! Холодную тьму, следующую за ними…

Иногда, но, слава Богу, очень редко, я видел, как на ее лице промелькнет страх. Страх, похожий на тот, что я видел в глазах урода, когда он смотрелся в это самое зеркальце. Страх холодной тьмы! Но секунду спустя на ее лице уже читалось облегчение — уж не знаю, что мелькало там, в глубинах зеркала, но оно исчезало достаточно быстро, чтобы позволить Саше не сойти с ума…

Но все наладилось… Я даже не понял, как это произошло. Просто, две недели спустя, вечером Саша поставила в магнитофон кассету с какой-то медленной и красивой музыкой, и подошла ко мне, протянув руку.

— Белый танец, — сказала она, — Дамы приглашают кавалеров…

— Батарейки посадим… — ответил я, хотя душа моя ликовала, — Они ж теперь на вес золота!

— Ну и пусть! Будем жить при свечах!

— Значит при свечах, — согласился я, нежно взяв протянутую руку в свою.

И мы танцевали, пока композиция не закончилась. Я не знаю, что это было, и никогда потом не интересовался у Саши, чью кассету она поставила в тот день. Лучше пусть она останется для меня абстрактной, волшебной музыкой, звуки которой я буду помнить всю оставшуюся жизнь…

В Сашиных глазах я все еще читал робость и страх. Страх вновь сблизиться со мной, вновь открыть мне душу, но в то же время я видел в них и желание сделать это… И все пошло на лад. Я все реже видел грусть в ее глазах, и все чаще видел ее улыбку. Как бы пафосно это не звучало, но счастье вновь вернулось в наш маленький домишко в Молчановке, не смотря ни на что…

А сейчас мне, пожалуй, нужно окончательно определиться, для кого я пишу эти строки. Помнится, когда я садился писать это, я еще не знал, что выйдет из тех нескольких строк, что я записал на бумаге при свете керосинки. Я не задумывался, будут ли это мемуары, или мой дневник, не задумывался, для кого я это пишу — для себя, или для кого-то еще… Сейчас, готовясь закрыть эту толстую тетрадь, мне нужно сделать это. Нужно определиться…