Энн Райс - Невеста дьявола

Более того, пять или шесть человек из тех, что работали в доме, подходили к ней, чтобы сообщить о находке. «Надо что-то сделать с такими ценностями», – говорили они.

Да, вот именно: «Что-то сделать…»

Она долго смотрела на темную кучку выпавших из кошелька золотых монет. Одному только Богу известно, откуда они взялись.

В конце концов, словно решившись наконец, она затолкала золото обратно в кошелек, взяла в руки шкатулку и направилась вниз, в свою любимую комнату – в столовую.

Мягкий утренний свет с трудом проникал сквозь грязные стекла давно не мытых окон. В той части, где работали лепщики и штукатуры, пол был застелен специальной тканью. Высокая, почти до самого потолка, легкая стремянка стояла в том месте, где мастера остановились накануне вечером.

Сдвинув в сторону полотно, которым был покрыт стол, и сняв чехол со стула, она села и положила перед собой принесенные сокровища.

– Ты здесь, – шепотом заговорила она. – Я уверена в этом и знаю, что ты следишь за мной.

Едва она это произнесла, как на нее словно накатила волна холода. Достав из кошелька пригоршню монет, она разложила их на столе, чтобы получше рассмотреть. В столовой было уже достаточно светло. Не требовалось быть экспертом, чтобы с первого же взгляда определить, что перед ней римские монеты. А вот эта, с удивительно хорошо сохранившимися цифрами и буквами, – испанская. Она достала из кошелька еще несколько штук. Греческие? Кажется, хотя в данном случае полной уверенности у нее не было – слишком уж грязные, надписи забиты слежавшейся пылью. Надо непременно их почистить.

Вот, кстати, прекрасная работа для Эухении, с улыбкой подумала она.

Едва эта мысль пришла ей в голову, как в доме послышался какой-то звук. Или ей только почудилось? Нет, действительно: не то шуршание, не то шелест… Звук был очень тихим. Будь здесь сейчас Майкл, он сказал бы, что поет дерево. Она не придала этому значения.

Собрав снова в кучку все монеты, она положила их обратно в кошелек и взяла в руки шкатулку. Явно старинная, прямоугольная, с потускневшими от времени петлями. Внутри шкатулка была разделена на шесть глубоких, довольно больших отсеков, а сквозь протершийся бархат просвечивало дерево…

Драгоценности – серьги, ожерелья, кольца, булавки и заколки – лежали в полном беспорядке, а на самом дне тускло поблескивали не оправленные в металл камни… Рубины? Изумруды? Неужели все они настоящие? Невероятно! Она едва ли смогла бы отличить настоящий камень от подделки. Или золото от дешевого желтого сплава. Однако в том, что все эти прекрасные ожерелья подлинные, сомнений быть не могло. Истинные произведения искусства. Охваченная благоговейной печалью, она осторожно провела по ним пальцами.

Ей вдруг представилась Анта, торопливо идущая по улицам Нью-Йорка, чтобы продать ювелиру несколько таких же монет, и сердце пронзила боль… А через мгновение перед глазами возник образ матери – беспомощного существа, прикованного к креслу-качалке, со струйкой слюны, стекающей по подбородку, и огромным изумрудом, болтающимся на шее словно детская погремушка… И все эти сокровища рядом…

Изумруд Мэйфейров… Она ни разу не вспомнила о нем с того самого первого дня, когда убрала футляр с глаз долой – в шкафчик с фарфором Она встала и прошла в буфетную, которая – как, впрочем, и все остальные помещения в доме – оставалась все это время незапертой, открыла стеклянную дверцу и среди веджвудских чашек и соусниц увидела знакомую коробочку, лежавшую там, где она ее и оставила.

Она осторожно взяла футляр, положила его на стол и подняла крышку. Уникальный камень – огромный, прямоугольной формы, оправленный в темное золото – сверкал, словно только что отполированный. Теперь, когда Роуан знала историю изумруда, ее отношение к семейной реликвии резко изменилось.

Поначалу камень казался чем-то нереальным и даже вызывал своего рода отвращение. Однако сейчас она воспринимала его почти как живое существо со своей историей и судьбой и сомневалась, стоит ли вообще вынимать его из футляра. Начать с того, что изумруд, конечно же, ей не принадлежал, ибо мог считаться лишь собственностью тех, кто верил в его силу, кто надевал и носил его с гордостью и с нетерпением ожидал прихода Лэшера.

В какой-то момент Роуан вдруг охватило отчаянное желание стать одной из них. Она отказывалась признаться в этом даже перед собственной совестью и тем не менее отчетливо сознавала в себе стремление целиком и полностью принять семейное наследие – все, без исключения.

Кажется, эти мысли заставили ее покраснеть. Она почувствовала, как лицо вдруг вспыхнуло. Возможно, впрочем, виной тому было солнце, поднявшееся уже довольно высоко и проникшее в комнату сквозь верхние стекла окон. Небо сияло голубизной, в ярком свете разгоравшегося дня постепенно просыпался и оживал сад.

Как бы то ни было, Роуан стало стыдно. А что, если Майкл или Эрон каким-то образом узнают о том, что иногда приходит ей в голову?

Вожделение к дьяволу! Словно она и впрямь ведьма… Роуан тихо рассмеялась.

«А все же это несправедливо, – неожиданно подумалось ей. – Разве можно объявлять своим заклятым врагом того, с кем я даже ни разу не встречалась?»

– Чего же ты ждешь? – вслух спросила она. – Неужели ты, подобно сказочному вампиру, ждешь от меня приглашения? Едва ли. Ведь этот особняк всегда был твоим домом. Уверена, ты и сейчас здесь – следишь за мной и слышишь мой призыв.

Откинувшись на спинку стула, она обвела взглядом комнату, внимательно всматриваясь в настенные росписи, которые словно постепенно оживали в падавших на них лучах утреннего солнца. На одной из картин она впервые обратила внимание на крошечную фигурку обнаженной женщины в окне мрачного плантаторского дома. Еще одна нагая женщина была изображена сидящей на поросшем зеленой травой берегу маленькой лагуны. Роуан невольно улыбнулась. Это походило на подглядывание – как будто случайно ей открылась чья-то тайна. Интересно, заметил ли этих потускневших красоток Майкл? Да-а-а… Воистину этот дом был полон сюрпризов, равно как и окружавший его печальный, проникнутый меланхолией сад.

За окном послышался шелест колышимых ветром темных ветвей лавровишни. Точнее, создавалось впечатление, будто легкий бриз ни с того ни с сего завладел ею и заставил исполнять странный, одному ему ведомый танец. Гибкие ветви то и дело царапали перила террасы, постукивали по ее крыше, и вдруг… все стихло – так же неожиданно, как и началось. Лавровишня неподвижно застыла, словно изменчивый ветерок потерял к ней интерес, оставил ее и помчался дальше – к стоявшему в отдалении миртовому дереву.

Тонкие, покрытые розовыми цветами побеги затрепетали в экстатическом танце, дерево закачалось, ударилось о серую стену соседнего дома и обрушило на землю густое облако из листьев и лепестков – нежных частичек света…