Эдвард Бульвер-Литтон - Призрак

Но ты, несчастный, непослушный и нечестивый, ты вдыхал эликсир; ты навлек на себя отвратительного и безжалостного врага. Ты один можешь прогнать призрак, который вызвал. Ты должен возвратиться в свет; но только после того, как ты понесешь наказание, и с большим усилием тебе удастся возвратить себе спокойствие и радости жизни, которую ты бросил.

Вот что я могу сказать, чтобы поддержать тебя: кто присвоил себе хоть небольшую дозу жизненной энергии, заключающейся в этом таинственном напитке, тот пробудил в себе способности, которые не будут дремать. Способности, которые могут еще, благодаря терпеливой скромности, непоколебимой вере и мужеству души, а не тела, как у тебя, достигнуть если не высшего знания, то по крайней мере благородных результатов в человеческой жизни. Это постоянное и деятельное влияние ты найдешь во всем, что ни предпримешь. Твоя душа среди обыкновенных радостей будет стремиться к чему-то более святому, твое честолюбие будет искать недостижимой для тебя цели. Но не думай, что этого одного достаточно, чтобы достичь славы. Это чувство может точно так же привести тебя к позору и преступлению. Это не что иное, как несовершенная и новая сила, которая не будет давать тебе покоя. Направление, которое ты ей дашь, докажет, исходит ли она от твоего доброго или злого гения.

Горе тебе, несчастное насекомое, попавшееся в сети, которыми ты опутал свои члены и крылья! Ты не только вдыхал эликсир, но ты еще вызвал призрак! Изо всех существ, наполняющих духовное пространство, для человека нет более безжалостного врага; ты приподнял завесу, и не в моей более власти прикрыть твои глаза благодетельным мраком. Знай по крайней мере, что все между нами, самые великие и самые мудрые, действительно переступившие через порог, имели первой задачей покорить себе ужасного призрака, сторожащего вход в духовный мир. Знай, что тебе возможно избавиться от его ужасного взгляда; если он и будет преследовать тебя, то не будет в состоянии вредить, пока ты будешь бороться против мыслей, которые он внушает, и против ужаса, который он вселяет. Ты должен его бояться более всего тогда, когда ты его не видишь.

Прощай теперь, ничтожное существо. Все, что я мог тебе сказать, чтобы ободрить, предупредить и научить тебя, я сказал в этих строках. Не я, а ты создал испытание, из которого, я надеюсь, ты выйдешь с миром. От чистого и искреннего ученика я ничего не скрываю, для простого любопытного я непроницаемая загадка. У человека мысль есть единственное бессмертное достояние, и не в моей власти материализовать или уничтожить идеи и стремления, зародившиеся в тебе. Любой начинающий ученик мог бы взорвать этот замок и сровнять эту гору с равниной, но сам учитель не имеет власти сказать мысли, которую внушила его наука: "Перестань существовать". Ты можешь скрывать мысль под тысячью новых форм, ты можешь передать ее в очищенном и утонченном виде душе более возвышенной, но ты не можешь уничтожить того, что находится в одном уме, что заключается в одной идее. Всякая мысль есть душа. Поэтому ты и я, мы оба напрасно бы старались вычеркнуть прошедшее и возвратить тебе слепую беззаботность твоей молодости. Ты должен выдержать влияние эликсира, который ты вдыхал. Ты должен бороться с призраком, который ты вызвал".

Письмо выпало из рук Глиндона. Различные чувства, сменявшие друг друга по мере чтения письма, завершились отчаянием, которое следует обыкновенно за неожиданной утратой надежды в сердце человеческом. Таинственный мир, цель его страстных желаний, жертв, усилий, был навсегда потерян для него, и потерян по его вине, из-за его дерзости и самоуверенности. Но Глиндон был не такой человек, который стал бы долго обвинять себя. Его негодование не замедлило обратиться против Мейнура, который признавался, что соблазнял его, а теперь бросал на произвол, принес его в жертву этому ужасному призраку.

Упреки Мейнура более раздражили, чем смутили его. Какое преступление он совершил, что заслужил такой суровый и презрительный тон? Разве это было так преступно — находить удовольствие в улыбках и взглядах Филлиды? Разве сам Занони не признавался в своей любви к Виоле? Разве он не увез ее, чтобы сделать из нее свою подругу?

Глиндон никогда не спрашивал себя, существует ли разница между высокой, одухотворенной любовью и чисто инстинктуальной. В чем же было тут преступление, если он уступил соблазну, предназначенному для смелых натур? Таинственная книга, нарочно оставленная Мейнуром, гласила: "Берегись страха". Тогда разве не являлись все действия Мейнура по отношению к нему за последнее время сознательной провокацией?

По мере того как эти мысли проносились в его голове, он начинал глядеть на Мейнура как на устроившего ловушку, нарочно на его несчастье, или как на обманщика, который знал, что не мог осуществить внушенных им больших надежд.

Обдумывая внимательно угрозы и таинственные предостережения Мейнура, он нашел в них чисто аллегорический смысл — жаргон платоников и пифагорейцев. Мало-помалу он убедил себя, что даже отвратительный призрак, который он видел, был просто иллюзией, созданной искусством Мейнура. Яркое солнце, освещавшее всю комнату, казалось, рассеяло все ужасы прошедшей ночи. Гордость и досада еще более увеличивали его храбрость, он поспешно оделся и вышел к Паоло с оживленным и самоуверенным видом.

— Итак, Паоло, — сказал он, — патрон, как вы его зовете, приказал вам ждать меня и встретить на деревенском празднике?

— Да, через старого калеку-нищего. Я был сначала удивлен этим, так как думал, что он уже далеко. Но для этих великих философов триста или четыреста миль ничего не значат.

— Почему вы мне не сказали, что получили приказания Мейнура?

— Потому что старый нищий запретил мне это.

— Вы не видели его после танцев?

— Нет.

— Гм!

— Позвольте мне прислуживать вам, — сказал Паоло, переменяя тарелку Глиндона и наполняя его стакан вином. — Я хотел бы, синьор, теперь, когда патрон уехал, чтобы вы пожалели самого себя и спросили себя, для чего вам дана молодость. Конечно, не для того, чтобы вы похоронили себя живым в этих старых развалинах и погубили ваше тело и душу занятиями, которых, конечно, не одобрил бы ни один святой.

— А разве святые покровительствуют вашим занятиям, синьор Паоло?

— Конечно, — отвечал он, немного смущенный, — для джентльмена, у которого карманы полны пистолями, без сомнения, неприлично отбирать пистоли у других, но для нас, бедняков, дело другое. Во всяком случае, я никогда не забываю жертвовать Святой Деве десятую часть моих прибылей, а остальное я великодушно делю с бедными. Ешьте, пейте, веселитесь, да простятся вам на исповеди все ваши грешки, и мой вам совет: не влезайте в слишком большие долги за короткое время. За ваше здоровье, синьор! А пост, между прочим, кроме дней, предписанных всякому доброму католику, только вызывает призраков.