Нина Воронель - Готический роман. Том 1

Там было шумно и дымно. Какие-то совсем незнакомые старики в охотничьих шляпах сдвинули три стола и расселись вокруг, а ружья составили в углу за автоматом для сигарет. Они, наверно, сидели тут давным-давно, потому что все три стола были густо уставлены полными пепельницами и пустыми пивными кружками, – когда в «Губертусе» много народу, Вальтер не велит убирать кружки у тех, кто еще не расплатился, чтобы ему было легче считать, сколько кто ему должен. Пьяные охотники сильно шумели, но я, несмотря на шум, сразу услышал мамкин голос, как только вошел. Саму мамку я видеть не мог – она сидела по другую сторону игрового автомата и рассказывала кому-то свой любимый рассказ про то, как они с тетей Луизой ходят в городе в один дом, где их души общаются через тело. Я столько раз слышал этот рассказ, что мог бы повторить его слово в слово:

«– ...когда мы поем, мы держимся за руки и раскачиваемся все вместе, а еще лучше, если кто-нибудь кладет мне руку на грудь или между колен, тогда он проникает мне прямо в душу, и меня пронзает яркий свет...»

Как только я услышал мамкин голос, мне сразу захотелось удрать, чтобы с ней не встречаться. Я терпеть не могу, когда она заводит разговор про то, как ее пронзает яркий свет, – она почему-то рассказывает про это только мужчинам, которых хочет заманить к нам в дом. А когда те приходят, они видят меня и начинают пятиться к двери, а она им говорит: «Не обращайте на него внимания, он у меня идиот и ничего не понимает».

Я бы удрал, пока она меня не заметила, но мне важно было оглядеться вокруг, чтобы узнать, не принес ли убитого Ганса кто-то из тех охотников, что сидели на лавках вокруг трех столов. Правда, на столах стояло так много кружек, что вряд ли они вообще были сегодня в лесу, – а то когда бы они могли успеть выпить столько пива? Я решил посчитать, сколько кружек выпил каждый из них, но получалось так много, что я не мог поверить и начинал считать снова. Пока я считал их кружки, мамка в углу за автоматом все говорила и говорила своим особенным сладким голосом, совсем не похожим на тот, каким она говорит со мной:

«...в свечном воске смешаны душистые травы, от которых голова кружится, и когда мы долго поем, мы становимся как один человек, будто все поем одним голосом. Тогда мы все падаем на пол, как попало – кто на колени, кто ничком, – и начинаем кататься по полу и друг по другу... к нам приходит озарение, и мы уже не знаем, где чьи руки, где чьи ноги...»

Я тоже не знал, чьи ноги в красных гетрах поверх охотничьих ботинок торчат из-за автомата, и поэтому не мог догадаться, для кого она так старается. Я всегда слышу по ее голосу, когда она очень старается. Хоть игровой автомат закрывал ее от меня, я все равно будто бы видел, как она придвигается поближе к тому, в красных гетрах, и дышит ему в ухо, так что он прямо утыкается носом в круглый вырез ее кофты.

Тут пьяные охотники очень громко запели – кто в лес, кто по дрова, так что даже трудно было сказать, поют они одну и ту же песню или каждый свою, – и заглушили мамкин рассказ. Мне это было все равно, я этот рассказ уже тысячу раз слышал, но тут я подумал, – а что, если эти пьяницы все-таки были в лесу рано-рано утром и подстрелили Ганса? И я решил тихонько пройти мимо их ружей к их столам и постараться разглядеть, не бросили ли они куда-нибудь сумку с подстреленной дичью. Я осторожно прошел за спинами тех, которые сидели лицом к окну, наклонился, будто у меня развязался шнурок, и заглянул под стол – никаких сумок там не было.

Зато, проходя мимо ружей, я быстренько глянул через плечо, чтобы узнать, с кем это моя мамка прячется за игровым автоматом. Глянул и тут же отвернулся, будто в меня выстрелили дробью из охотничьего ружья. Я бы ни за что не поверил, если бы кто-нибудь мне рассказал, но никто мне это не рассказывал, а я своими глазами увидел, что моя мамка сидит там с Дитером-фашистом!

Моя мамка с Дитером-фашистом! Я просто не сразу его узнал, потому что уже много лет не видел его без черного кожаного костюма и черных кожаных сапог. А сегодня он напялил на себя настоящий охотничий костюм – зелено-красную клетчатую куртку, зеленые штаны до колен, красные гетры и зеленую шляпу с красным пером, заткнутым за красную ленту. Наверно, этот костюм достался ему по наследству от его дедушки-фашиста – не отца фрау Штрайх, который разводит форель в Крумбахе, а того, который жил у нас в Нойбахе и умер в прошлом году.

Хоть я боялся, что Дитер и мамка могут меня заметить, я не удержался, обернулся и еще раз глянул на Дитера. Морда у него была красная и довольная, – он, наверно, очень нравился себе в своем шикарном охотничьем костюме. И мамке он тоже нравился, – она поставила локти на стол и прямо налезала на Дитера своим белым мясом, торчащим из-под нарядной красной кофты, обшитой белыми кружевами. На столе перед ними тоже стояли пустые кружки, только было неясно, сколько из них выпил Дитер, а сколько мамка. Моя мамка может выпить очень много пива, особенно если ее кто-нибудь угощает. Во всяком случае, сегодня они оба выпили достаточно, чтобы не обращать на меня внимания, так что я мог пялиться на них сколько угодно.

Но мне быстро надоело на них пялиться, тем более что охотники, продолжая громко петь, вдруг все разом поднялись из-за столов и гурьбой повалили в уборную. Я быстро отступил к двери и стал следить, как каждый из них, выходя из уборной, шел к пирамиде ружей, на ходу проверяя ладонью, застегнута ли молния на штанах, потом застегивал молнию, брал из пирамиды свое ружье и, спотыкаясь, двигался к выходу. И ни у кого не было никакой сумки – ни с дичью, ни без. Значит, точно: ни один из них даже не собирался ходить сегодня в лес, они с самого утра так и сидели тут, в «Губертусе».

Как только они вывалились из дверей к своему автобусу, припаркованному на стоянке перед входом, Эльза поднялась из-за стойки и скомандовала, не разжимая зубов, в которых торчала незажженная сигарета:

– Хватит любезничать, Марта! Иди, собирай кружки!

Мамка медленно вылезла из своего угла и, все еще не замечая меня, стала составлять кружки на поднос. Я попятился за бильярд, чтобы от нее спрятаться, но тут в «Губертус» ввалились другие охотники. Я засмотрелся на них и, как всегда, споткнулся о бильярд и локтем смахнул со стола несколько кружек. В одной кружке осталось немножко пива, и оно выплеснулось прямо на клетчатый пиджак Дитера, который как раз вылез из-за игрового автомата и направился в сортир. Дитер начал громко чертыхаться, и тут мамка заметила меня.

– Ты зачем сюда приперся на мою голову? – зашипела она. – Убирайся сейчас же!

Но я и не подумал убираться, а повернулся к ней спиной и пошел к автомату. Тогда она крикнула Эльзе:

– Ты не можешь выставить отсюда моего болвана? Он мешает мне работать!