Питер Страуб - Пропавший мальчик, пропавшая девочка

— Тебе, наверно, просто понравилась фраза, — предположил Том. — Ты заметил надпись на троту­аре, и фраза, как это бывает, запала в голову. И не обратил внимания, что рассказал о ней Марку. Имен­но так ты для него и «потрудился». Именно так и «трудятся» все писатели.

— Ты просто не знаешь всего, — сказал я.

Том вложил руки в карманы жилета и склонил голову, нахмурившись и глядя на свои туфли.

— Тим, — заговорил он. Голос его был расслаблен­ным и мягким, как старая перчатка. — Скажи мне, мы говорим о реальных вещах?

— Реальней не бывает, — ответил я.

Влажным солнечным июньским днем Марк Ан­дерхилл сидел на нижней ступеньке лестницы пус­того дома, который, он знал, вовсе не пуст. И, думал Марк, никогда не был пустым. Присутствие посели­лось в нем с самого начала. Присутствие было жен­щиной, и женщина эта пришла за ним. Ее появление в доме, бывшем когда-то местом действия неопи­суемых мистических ужасов, «сбило» его со скейт­борда и направило к центру Мичиган-стрит. В те дни, показавшиеся ему последними днями детства, она буквально остановила его на лету. Она шепнула не­что заветное его разуму, его сердцу, и он внял, не слы­ша ее шепота.

Шорох легких шагов донесся откуда-то свер­ху — кто-то крадучись прошел то ли через спальню, то ли по скрытому за ней коридору.

Дверь наверху то ли открылась, то ли закрылась. Тело Марка напряглось и расслабилось. Ему показа­лось, что откуда-то издалека прилетел тихий смех.

Когда он подумал о гигантской кровати, весь дом наполнился жаром и светом Уродливая комната при­стройки, где стояла кровать, гудела и вибрировала на утробной звучной ноте, которая секунду назад вли­лась в материю пола и стен — будто сильным уда­ром пробудили огромный камертон. Это было то, что он вызвал к жизни, думал Марк: нечто огром­ное, только что успевшее скрыться из виду. Длин­ные перья могучих крыльев рассекали воздух, а в киль­ватере полета бесконечно тянулась гибельная тьма. Сердце замерло.

Марк услышал, как легкие шаги спускаются по лестнице, параллельной той, на которой он сидел, но более узкой и крутой, скрытой за стеной. Когда она наконец покажется, если это сегодня произойдет, она выйдет из-за дверцы кладовки, что в десяти футах слева от него. Едва слышные звуки шагов были рит­мичны, словно мазки кистью. Словно кто-то отме­рял шагами лесенку в его голове.

Марку казалось, будто дом 3323 по Мичиган-стрит непостижимым образом уменьшился и стал частью его тела, а тело обратилось в вихрь горячеч­ного возбуждения. «Мазки кисти» опустились пони­же — на один уровень с ним.

Этот звук хлопающих крыльев, гудящая в ушах кровь... Нет, подумал Марк, и в самом деле хлопают крылья — только нездешних птиц, а если уж разо­браться, то и не птиц вовсе.

Он не мог и представить, что случится дальше. Он сознательно пришел сюда, и даже если сейчас про­изойдет какая-то немыслимая перемена — будь что будет. Она ждала его с того самого мгновения, когда дом вдруг возник перед его глазами, как сказочный дворец поднимается из залитой туманом долины.

Весь дрожа, Марк поднялся на ноги и вгляделся в дверь кладовки. Из-за ее двери донесся шорох, затем легкий щелчок: дверная ручка стала поворачивать­ся. За четверть секунды до того, как начала раскры­ваться дверь, время для Марка Андерхилла остано­вилось.

Пылинки недвижимо повисли в воздухе.

Затем раздался звук, поначалу едва слышный, ха­рактер которого понять было невозможно. Звук на­растал, и Марк подумал, что это обертон фортепьян­ного баса, зависший в воздухе после того, как сама нота угасла...

Потом ему показалось, что он слышит звонкое ме­таллическое жужжание тысяч цикад. Механический гул, энергичный, назойливый... Откуда в Миллхэйве­не цикады?

«Цикады? — подумал он. — Я даже не знаю, как она, цикада, выглядит!»

В десяти футах слева стала поворачиваться на пет­лях дверь, и, будто выпущенный из запертой потай­ной двери памяти, аромат шоколадного печенья за­струился к нему — мама поставила их в духовку, и вот они, вырастая из своих формочек, становились все пышнее и пышнее... Хрупкий силуэт скользнул в комнату.

В тот день она назвала ему свое имя.

На следующий она сорвала свои простенькие одежды, раздела его и увлекла к накрытому про­стынкой дивану. После этого Марк почувствовал, буд­то родился заново и стал совершенно другим Дер­жа за руку, она повела его к зловещей гигантской кровати и научила, как можно удобно устроить тело на ложбинах и пазах жуткого ложа, и ложе приняло их обоих, и они словно переделали кровать заново под собой в то время, когда двигались.

Разве мог он сказать Джимбо: «Я был облачен в ее тело, будто во вторую кожу».

«Реально?» — спросил тот.

«Реальней не бывает, — ответила она. — Настоль­ко, насколько я в силах сделать это».

Время, сбросив свой древний-древний нрав, яви­ло им свое истинное лицо. Один час стремительно обернулся тягуче-ленивым месяцем. Они перестали замечать время — его просто не было.

«Теперь ступай и подумай, — сказала она. — По­кидаешь ли ты свой мир со мной или выберешь путь попроще? Поскольку всем и каждому в твоем мире приходит собственный срок покинуть его».

И еще она сказала: «Торопись, торопись, солнце клонится к закату, Черный человек идет. Однако ты можешь уйти со мной».

Марк встретился со своим единственным другом и понял, что их встреча была последней. Летним ве­чером он отправился в парк и сел на знакомую ска­мью. Первое дыхание ночной прохлады коснулось его щеки. Ветерок шепнул: «Торопись, торопись...» Вскоре он поднялся и пошел.

— По-видимому, он хочет с тобой по­общаться, — сказал Филип. — И ты в курсе, я же те­бе говорил.

Филип свернул на парковку в квартале от управ­ления полиции, где примерно девятнадцать часов назад Рональда Ллойд-Джонса сфотографировали, сняли отпечатки пальцев, отобрали личные вещи и ценности и предъявили официальное обвинение в убийстве нескольких человек Присутствовавших при этом офицеров полиции озадачило то, что он принял свое унижение с долей хорошего юмора. Он отказался сделать заявление до прибытия своего адвока­та, но — вы представляете, его адвокат в настоящий момент на отдыхе, играет в гольф на Сен-Круа и вер­нется не ранее чем через два-три дня. В силу таких обстоятельств Ллойд-Джонс потребовал себе одиноч­ную камеру, регулярное питание и право пользова­ния блокнотом формата 33х40,6 см и письменны­ми принадлежностями, которые позволят ему, как он высказался, «начать подготовку своей защиты». О, кстати, — а не имеют ли отношения к его аресту два джентльмена, что подъезжали сегодня днем к его дому и спрашивали, как проехать на Лоблолли-роуд? Первые шесть полицейских, которые с ним работа­ли, ничего об этом не знали и, испытывая отвращение к своему громадному улыбчивому пленнику, ничего бы не сказали, даже если бы знали ответ на вопрос. Седьмым офицером, которого Ллойд-Джонс увидел в этот хлопотливый день, был сержант Франц Пол­хаус. Полхаус сообщил Ллойд-Джонсу, что тот не дол­жен задавать подобных вопросов.