Кингсли Эмис - Лесовик

Диана перехватила мою руку, поджав губы и хмурясь. Еще до того как она заговорила, я понял, что, продвинувшись вверх по лестнице на несколько коротеньких, но, в сумме, успешных ступенек, я только что соскользнул вниз на целый пролет. Но как и в общеизвестном варианте этой игры, так и в ее разновидности, которая разыгрывалась сейчас между Дианой и мной, на доске существуют отдельные участки, где одним ходом можно отыграть все, что было потеряно в предыдущем раунде, и даже набрать очков.

– Морис…

– Что?

– Морис… Наверное, если два человека по-настоящему хотят друг друга, в этом, наверное, нет ничего плохого. Ты действительно хочешь меня?

– Да, Диана, я действительно хочу тебя. Честное слово.

Она снова посмотрела на меня долгим взглядом. Возможно, она поверила моему честному слову, – и, видит бог, любой мужчина, терпеливо прошедший через все эти испытания, не завопив при этом от отчаяния, и, более того, готовый, если потребуется, вытерпеть новые муки, действительно должен был захотеть ее, и в достаточно сильной степени. Возможно, я всего лишь произнес требуемую формулу с требуемой долей убедительности, выполнив одно из условий хорошего тона в сексуальных отношениях. Возможно, не видя существенной разницы между тем, чтобы хотеть кого-то по-настоящему и просто хотеть, я все же искренне ответил на вопрос. Так или иначе, последний лестничный пролет вдруг оказался позади или, по крайней мере, мне так показалось в тот момент.

– Давай отдадимся друг другу, милый, – сказала Диана.

Теперь моя задача состояла в том, чтобы не дать ей произнести слишком много реплик, подобных этой, до того, как мы достигнем стадии, когда никаких реплик уже не потребуется. Я вылез из кабины, обошел грузовик и помог ей спрыгнуть на землю.

– Теплым ясным летом, – сказала она, сопровождая слова взглядом, направленным на небо, – когда ясно светило солнце…

– Да, было бы грех жаловаться, что нам не повезло с погодой, – пробормотал я, обнимая и привлекая ее к себе. Еще одна такая поэтическая фраза, и у меня уже точно член опустится и никогда не встанет. – По прогнозу обещали дождь к вечеру, но им ведь нельзя верить, сама знаешь, как пальцем в небо тычут. Вот мы и пришли.

Я первым спрыгнул в ложбину с высоты примерно трех-четырех футов и подхватил ее, когда она последовала за мной. Здесь было так же чисто, как вчера, когда я разведал это место, и не было видно никаких следов любовных свиданий. Наверное, у парочек из Фарема не хватало сил и энергии на любовные игры, и мужчины обзаводились женами так же нехотя, как денежными долгами и старческим маразмом.

– Морис, я уверена, что нам будет прелесть как хорошо в этом…

Я оборвал эту фразу поцелуем. И, продолжая целовать ее, я расстегнул все пуговицы ее рубашки, а затем пришел черед застежки лифчика. Ее грудь была упругой на ощупь, почти твердой. Сделав это открытие, я потянулся к земле, увлекая следом за собой Диану. Она высвободилась из моих объятий и отступила назад.

– Я хочу полностью раздеться, – сказала она. – Для встречи с тобой я должна быть голой.

Она сняла рубашку, и на этот раз я не счел нужным придираться к ее поэтическому слогу. Если она хотела, чтобы я не просто делал вид, а действительно считал ее неординарной личностью, она теперь добилась этого с куда большим успехом, чем во всех предыдущих попытках. Обнаружилось, что ее груди (кроме того, что они полные и упругие) высоко приподняты, с крупными, выпуклыми сосками; а через несколько секунд моему взгляду предстали все аккуратные формы ее тела, вся фигура с длинными, стройными ногами. В то короткое время, что Диана затратила на раздевание, ее лицо изменилось, размякло от возбуждения, утратило живость, остроту взгляда и напряженность подбородка, веки потяжелели, четкая линия губ расплылась. Расправив плечи и втянув живот, она медленно села на землю, поросшую короткой травой, и как будто только теперь заметила меня.

– Ты тоже, – сказала она.

Эта идея застигла меня врасплох и показалась пикантной, но не особо привлекательной. Мужчина, раздеваясь, теряет достоинство; более того, мужчина, оказавшийся в раздетом виде вне стен дома, чувствует себя очень уязвимым, и на это есть причины. С точки зрения стороннего наблюдателя, голая женщина, увиденная им на улице, может быть или ярой солнцепоклонницей, или жертвой насильника; мужчина в подобных обстоятельствах видится сексуальным маньяком или просто сумасшедшим. Но все же я подчинился, тем более что воздух был теплым. Диана ждала сидя, не глядя на меня, мягко и ритмично сводя плечи и прижимая локти к полной груди. Было ясно, что ей хотелось сбросить одежду не ради нас двоих, и уж точно не ради меня, а ради себя самой. Этим она высказывала нечто свое, нечто присущее ей одной; ведь было установлено, что тем, кто страдает нарциссизмом, безразлично внимание или невнимание других людей. В этом заключался парадокс, если вспомнить, как вела себя Диана, будучи полностью одетой; но у меня не было сейчас времени на разгадывание загадок: я всей душой приветствовал ее внимание к своему телу.

И как я вскоре убедился, Диану в большей степени заботила верхняя половина этого тела. Придется согласиться, что с эстетической и сексуальной точек зрения ее выбор был во многом оправдан. Каким бы привлекательным ни было лицо одетой женщины, оно еще более привлекательно, когда женщина голая; и тогда, а в некоторых случаях только тогда оно становится самым привлекательным из всего, что у нее имеется. Шея, плечи, предплечья, не говоря уже о грудях, – все обладает индивидуальной прелестью или, по крайней мере, какими-то персональными особенностями; ниже талии вы наталкиваетесь на чудовищное отсутствие деталей и незначительное наличие голой анатомии. Я занимался некоторое время изучением приоритетных достоинств Дианы, ощущая ее безоговорочное и подчас шумное одобрение. Но в конце концов должно было наступить стремительное переключение на анатомию и в конечном итоге на отсутствие деталей. И сразу же наслаждение, которое испытывала Диана, спало.

Тут я понял (все-таки), что у меня есть возможность выбора. Очевидно, можно было вернуться, насколько это возможно, к тому, что доставляло ей наибольшее удовольствие, и в то же время почти совсем – но не полностью – оставить то, к чему я только что приступил по собственной инициативе: это будет некое сексуальное подобие того, что бывает, когда вы играете сонату на фортепиано и одновременно закусываете, не прерывая своего музицирования, бутербродами с блюда. Или же, не прилагая никаких усилий, можно было забыть о ней и, что важнее, забыться самому. Сегодня мне хотелось какого-то освобождения намного сильнее, чем когда-либо раньше, но, с другой стороны, в конце всего этого мне, надо признать, хотелось бы видеть Диану удовлетворенной и благодарной – если такое вообще достижимо. Так что я остановился на первом варианте и фактически внес в него кое-какие улучшения, сыграв, метафорически выражаясь, настойчивую коду, богатую орнаментальными деталями и трудными проходами по клавишам в обе руки, которая длилась еще довольно долго после того, как исчез последний бутерброд. (Во всяком случае, это были вкусные бутерброды, если уж речь идет о бутербродах.)