Джек Финней - Похитители Плоти

– Они себя ведут так, будто им совсем не нужны коммивояжеры. – С минуту он смотрел на меня, потом профессионально улыбнулся. – Бывайте, док, – проговорил он, вежливо кивнул Бекки и пошел к двери.

– Майлз, – обратилась ко мне Бекки. – Послушай, Майлз, – она говорила шепотом, но голос у нее был напряженный, – разве возможно, чтобы целый город отгородился от всего мира? Постепенно отучая людей приезжать сюда, пока город не перестанут замечать? А то и совсем забудут?

Я обдумал это и покачал головой.

– Нет.

– Но дорога, Майлз! Единственная дорога в город, почти непроходимая это же бессмыслица! И этот коммивояжер, и весь вид города…

– Невозможно, Бекки; для этого нужно, чтобы весь город вел себя как один человек. Нужно полное единение всех жителей в мыслях и поступках.

Включая нас с тобой.

– Что ж, – спокойно ответила она, – они пытались включить нас.

Я ошеломленно посмотрел на нее: это была правда.

– Пошли, – сказал я, положил монету на стойку и поднялся. – Пойдем отсюда, мы уже видели то, что нужно было.

На следующем углу мы миновали мой кабинет, и я взглянул вверх на свое имя, написанное золотыми буквами на окне моего этажа; казалось, я там был Бог знает когда. Потом мы свернули с Мейн-стрит на нашу улицу, и Бекки сказала:

– Мне нужно зайти домой поговорить с папой. Это мне совсем не нравится, Майлз, тяжело видеть его таким, как сейчас.

Мне нечего было ответить, и я только кивнул. За один квартал от Мейн-стрит, немного впереди, находилась старая двухэтажная публичная библиотека, и я вспомнил, что сегодня суббота, значит, библиотека закрывается в половине первого.

– Зайдем сюда на минутку, – сказал я.

Мисс Вайандотт сидела за кафедрой, когда мы по широким ступеням поднялись в зал, и я дружелюбно улыбнулся ей, как всегда. Она работала в библиотеке, еще когда я школьником прибегал туда за комиксами, и представляла собой полную противоположность устоявшемуся образу библиотекаря. Это была маленькая живая женщина с седыми волосами и умными глазками, и у нее можно было разговаривать в читальном зале, не громко, конечно. Можно было и курить – она заботливо расставляла пепельницы, и там были удобные плетеные стулья с подушечками у низеньких столиков, заваленных журналами. Она сделала библиотеку уютным местечком, где приятно было провести часок-другой, где встречались друзья, чтобы тихонько обсудить книги, не стесняясь при этом покурить. Она замечательно относилась к детям, проявляя к ним доброжелательное терпение, и мальчишкой я всегда помнил, что я тут желанный гость, а не докучливый посетитель.

Мисс Вайандотт всегда нравилась мне, и сейчас, когда мы остановились рядом с ней и поздоровались, она улыбнулась гостеприимно и тепло; благодаря этой улыбке я всегда чувствовал себя здесь как дома.

– Привет, Майлз, – сказала она. – Очень рада, что ты снова начал читать, – тут я хмыкнул. – Рада видеть тебя, Бекки. Передай привет папе.

Я спросил:

– Можно посмотреть подшивку «Трибюн», мисс Вайандотт? За последнюю весну: первая половина мая, скажем, с первого по пятнадцатое.

– Конечно, – ответила она, а когда я хотел сам взять подшивку, она сказала:

– Нет, сиди отдыхай, я принесу.

Мы сели за столик, закурили, потом Бекки начала листать какой-то женский журнал, а я – солидный «Кольерс». Прошло немало времени, пока мисс Вайандотт появилась в дверях книгохранилища; я уже погасил сигарету и заметил, что на часах двадцать минут первого. Она с улыбкой держала огромный фолиант в полотняной обложке с тиснением: «Санта-Мира трибюн».

Апрель, май, июнь 1953 года». Мисс Вайандотт положила его нам на стол, и мы поблагодарили ее. Вырезка Джека была датирована 9 мая, поэтому я отыскал номер газеты за предыдущий день.

Мы вдвоем просмотрели первую страницу, старательно изучая каждую заметку; там ничего не было ни об огромных семенных коробочках, ни о профессоре Л.Бернарде Бадлонге, и я перевернул страницу. В левом верхнем углу второй полосы мы увидели прямоугольную дыру сантиметров пятнадцать длиной и в две колонки шириной; репортаж был старательно вырезан бритвой.

Мы с Бекки переглянулись, а затем просмотрели остатки этой полосы и всю газету. Во всем номере «Трибюн» за 8 мая мы не нашли никакого упоминания о том, что нас интересовало.

Мы взяли номер от 7 мая и начали с первой полосы. Там не было ничего о Бадлонге или о коробочках. Внизу первой полосы «Трибюн» за 6 мая была дыра сантиметров в двадцать длиной и в три колонки шириной. В номере от 5 мая внизу тоже была дыра такой же длины, только на две колонки.

Это была не догадка, а внезапная интуитивная уверенность – я знал, и все – и я резко повернулся на стуле, чтобы посмотреть на мисс Вайандотт.

Она неподвижно стояла за кафедрой, уставившись на нас, и, когда я перехватил ее взгляд, лицо ее было окаменелым, лишенным всякого выражения, а глаза – блестящими, до боли внимательными и какими-то нечеловечески холодными, словно у акулы. Это продолжалось какую-то секунду – она сразу же улыбнулась приятно и вопросительно.

– Чем-нибудь помочь? – вымолвила она со спокойной, доброжелательной заинтересованностью, которую я знал за ней все эти годы.

– Да, – сказал я. – Пожалуйста, подойдите сюда, мисс Вайандотт.

Ласково улыбаясь, она вышла из-за кафедры и направилась через зал к нам. Больше никого в библиотеке не было; большие часы над кафедрой показывали двадцать шесть минут первого, и единственная ее помощница ушла несколько минут назад.

Мисс Вайандотт остановилась около нас, посматривая на меня с ласковой доброжелательностью. Я указал на дыру в газете.

– Перед тем, как принести нам эту подшивку, – неторопливо произнес я, вы вырезали все заметки о семенных коробочках, которые были найдены здесь прошлой весной. Не так ли?

Она нахмурилась, возмущенная этим обвинением, и наклонилась, удивленно присматриваясь к изувеченной газете.

Тогда я встал и посмотрел ей прямо в глаза. Я сказал:

– Не беспокойтесь, мисс Вайандотт или кто вы там есть. Не нужно разыгрывать перед нами спектакль. – Я наклонился ближе, заглянул ей прямо в глаза и прошептал:

– Я знаю, что вы такое.

Какой-то миг она стояла растерянная, беспомощно переводя взгляд с меня на Бекки, потом, наконец, перестала притворяться. Седая мисс Вайандотт, которая двадцать лет назад дала мне первую в моей жизни достойную книгу «Приключения Гекльберри Финна», теперь смотрела на меня с невыразимо холодной и безжалостной отчужденностью. Лицо ее сделалось каменным и пустым. В ее взгляде не оставалось ничего общего со мной; рыба в море была бы мне роднее того существа, которое смотрело на меня. «Я знаю вас», сказал я, и она ответила неимоверно далеким и равнодушным голосом: