Рэй Брэдбери - Что-то страшное грядёт

Может быть , что-то… Вилл глотнул и почувствовал, как пальцы Джима дергают его руку.

Потому что перед ним была уже не улица с яблоками, или сливами, или абрикосами, а был только дом с окном в торце, и это окно Джим называл сценой с поднятым занавесом — то бишь занавеской. И в этом помещении на этой странной сцене были актеры, которые произносили таинственные слова, говорили что-то, смеялись, вздыхали, чаще бормотали и шептали, шептали, и в этом шепоте Вилл не мог ничего разобрать.

— Только один последний разок, Вилл.

— Ты знаешь, что он не будет последним.

Лицо Джима порозовело, щеки разрумянились, глаза горели зеленым огнем. Вилл вспоминал тот вечер, как они рвали яблоки и Джим вдруг тихо воскликнул:

— Смотри!

И Вилл, цепляясь за ветки, прижимаясь к стволу, охваченный возбуждением, уставился на Театр за окном, на эту диковинную сцену, где ничего не подозревающие люди сбрасывали через голову рубашки, роняли на ковер одежду и в безумно-трепетной наготе, напоминая дрожащих лошадей, протягивали руки вперед, чтобы трогать друг друга.

«Что они делают ! — подумал тогда Вилл. — Почему смеются? Что с ними творится, что ?»

Хоть бы погасили свет, говорил он себе.

А сам продолжал прижиматься к ставшему вдруг скользким стволу, не сводя глаз с яркого окна, с этого Театра, слушая доносящийся оттуда смех, покуда онемевшие пальцы не разжались сами, он соскользнул вниз, упал и лежал, оглушенный, потом встал, глядя в темноте на Джима, который все еще цеплялся за ветку наверху. Лицо Джима, словно озаренное светом очага — щеки пылают, рот раскрыт, — было обращено к окну. «Джим, Джим, спустись!» Но Джим не слышал. «Джим!» Когда же Джим наконец посмотрел вниз, он увидел там какого-то нелепого чужака, который призывал его поступиться жизнью и спуститься на землю. Вилл тогда убежал — убежал один, думая обо всем, не думая ни о чем, не зная, что думать.

— Вилл, будь другом…

Вилл смотрел на Джима, который стоял перед ним, держа в руках библиотечные книги.

— Мы сходили в библиотеку. Может быть, этого хватит?

Джим покачал головой.

— Отнеси за меня. — Он отдал Виллу свои книги и мягко затрусил под сенью перешептывающихся деревьев.

Миновав три дома, оглянулся.

— Вилл? Знаешь, ты кто? Старый, паршивый, тупой англиканский баптист!

С этими словами он исчез.

Вилл прижал к груди книги, влажные от его ладоней.

«Не оглядывайся! — велел он себе. — Не буду! Не оглянусь!»

И глядя только туда, где был его дом, он зашагал в ту сторону. Быстро зашагал.

На полпути к дому Вилл ощутил за спиной частое дыхание какой-то тени.

— Театр закрыт? — спросил он, не оглядываясь.

Джим молча вышагивал рядом с ним, наконец произнес:

— Никого дома.

— Тем лучше!

Джим сплюнул.

— Паршивый баптистский проповедник, вот ты кто!

Внезапно из-за угла выскользнуло перекати-поле, большой рыхлый мяч из светлой бумаги несколько раз подпрыгнул, потом прижался, вздрагивая, к ногам Джима.

Смеясь, Вилл схватил бумажный ком, расправил и подбросил вверх. Тут же он перестал смеяться.

Глядя, как светлый листик, шурша, порхает между стволами, мальчики вдруг похолодели.

— Постой… — медленно произнес Джим.

В ту же секунду они сорвались с места, крича:

— Не порви его! Осторожно!

Бумага билась в их руках словно барабан.

«ОТКРЫТИЕ ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТОГО ОКТЯБРЯ!»

Губы их шевелились, выговаривая буквы, набранные шрифтом рококо.

— Кугер и Мрак…

— Луна-Парк!

— Двадцать четвертого октября! Это завтра!

— Исключено, — сказал Вилл. — После Дня Труда закрываются все луна-парки…

— Дудки! Тысяча чудес! Смотри! «МЕФИСТОФЕЛЬ, ГЛОТАТЕЛЬ ЛАВЫ»! «МИСТЕР ЭЛЕКТРИКО»! «ЧУДОВИЩНЫЙ МОНГОЛЬФЬЕР»!

— Воздушный шар, — заметил Вилл. — Монгольфьер — это воздушный шар.

— «МАДЕМУАЗЕЛЬ ТАРО»! — продолжал читать Джим. — «ВИСЕЛЬНИК», «ДЬЯВОЛЬСКАЯ ГИЛЬОТИНА»! «ЧЕЛОВЕК С КАРТИНКАМИ»! Ух ты!

— Какой-нибудь старый чувак с татуировкой.

— А вот и нет. — Джим жарко дышал на бумагу. — Он с картинками . Особый номер. Спешите видеть! Весь расписан чудовищами! Зверинец! — Глаза Джима перескакивали с одной строки на другую. — «СПЕШИТЕ ВИДЕТЬ! СКЕЛЕТ!» Правда здорово, Вилл? Не «Человек-Щепка», нет, а «СКЕЛЕТ! СПЕШИТЕ ВИДЕТЬ! ВЕДЬМА ПЫЛЮГА!» Что такое «Ведьма Пылюга», Вилл?

— Старая, грязная цыганка…

— Нетушки. — Джим прищурился, давая волю воображению. — Это Цыганка, которая родилась из Пыли, выросла в Пыли и когда-нибудь вновь рассыплется горсткой праха. Вот еще: «ЕГИПЕТСКИЙ ЗЕРКАЛЬНЫЙ ЛАБИРИНТ! СМОТРИТЕ СЕБЯ ТЫСЯЧЕКРАТНО ПОВТОРЕННЫМ! ХРАМ ИСКУШЕНИЙ СВЯТОГО АНТОНИЯ»!

— «САМАЯ ПРЕКРАСНАЯ…» — прочитал Вилл.

— «…ЖЕНЩИНА В МИРЕ», — закончил Джим.

Они уставились друг на друга.

— Разве в аттракционы Луна-Парка входит «Самая прекрасная женщина в мире», Вилл?

— Ты когда-нибудь видел в луна-парках женщин, Джим?

— Видел кикимор. Но как же эта афиша утверждает…

— Ладно, кончай!

— Ты злишься на меня, Вилл?

— Нет, просто… хватит об этом!

Ветер выхватил афишу из их рук.

Она взлетела над деревьями и скрылась, исполнив залихватское коленце.

— Все равно неправда это, — выдохнул Вилл. — Не бывает луна-парков так поздно в году. Чертовская ерунда. Кто захочет туда ходить?

— Я. — Джим спокойно стоял, окутанный мраком.

«Я», — подумал Вилл, и глаза его видели блеск гильотины, гармошки света среди египетских зеркал, сернокожего дьявола, потягивающего лаву, словно крепкий чай.

— Эта музыка… — пробормотал Джим. — Каллиопа. Они прибудут сегодня ночью !

— Луна-парки прибывают на восходе.

— Ага, но как насчет давешнего запаха лакрицы и сахарной ваты?

И Вилл подумал о запахах и звуках, которые несла из-за темнеющих домов воздушная струя, о мистере Тетли, который стоял, прислушиваясь, рядом со своим деревянным другом-индейцем, о мистере Кросетти со слезинкой на щеке, о шесте над входом в парикмахерскую, чей красный язык скользил по кругу, выходя из ниоткуда и уходя в бесконечность.

Зубы Вилла выбили дробь.

— Пошли домой.

— Мы уже дома! — удивленно воскликнул Джим.

Потому что, сами того не зная, они уже поравнялись со своими домами и теперь пошли по дорожкам порознь.

Взойдя на крыльцо, Джим наклонился над перилами и тихо окликнул:

— Вилл. Ты не сердишься?

— Очень надо.

— Мы целый месяц не станем ходить по той улице, мимо того дома, мимо Театра. Целый год ! Клянусь.

— Конечно, Джим, конечно.

Они стояли, взявшись за дверные ручки, и Вилл поглядел на крышу Джимова дома, где в обрамлении холодных звезд поблескивал громоотвод.

Будет гроза. Не будет грозы.