Юн Линдквист - Блаженны мертвые

Какой-то рефлекторный стыд заставил Малера отвернуться в сторону, прежде чем мощная струя рвоты выплеснулась изо рта. Жидкая каша из сосисок, хлеба и молока поползла по камням в воду. Горло все еще сводило судорогой, когда Малер выпрямился, чтобы не стоять спиной к мертвецу.

Остатки блевотины стекали по его дрожащему подбородку. Он увидел, как угорь извивается в груди мертвеца, и в ночной тишине различил шелест гибкого тела, копошащегося меж ребер с лоскутьями мяса. Малер вытер губы, но челюсти по-прежнему сводило.

Отвращение Малера было столь сильным, что мозг его посылал сейчас один-единственный сигнал: убить, уничтожить, стереть эту мразь с лица земли.

Убить мерзкую тварь... убить...

Он сделал шаг в сторону мертвеца, в то время как тот шагнул ему навстречу — стремительно, даже слишком, учитывая то, что от него почти ничего не осталось. Раздался стук костей о камень, и Малер попятился, несмотря на всю свою решимость. Дело было не в мертвеце, а в угре. Он не хотел и близко подпускать к себе угря, разжиревшего на человечине.

Малер попятился и поскользнулся на собственной блевотине. Топор вылетел из его рук и глухо шлепнулся на землю. Малер запрокинулся назад и стукнулся головой о скалу. В глазах потемнело, но, прежде чем свет окончательно померк, Малер почувствовал лапы чудовища на своем теле.

Анна все видела. Видела, как ее отец растянулся на скалах, слышала, как его голова ударилась о камни, видела, как мертвец набросился на него.

Она вскочила на ноги, не выпуская Элиаса из объятий.

Ах ты, мразь!.. Господи, да что же это такое?..

Утопленник поднял голову и посмотрел в их сторону. В ту же секунду в голове Анны раздался голос Элиаса.

...о хорошем... думай о чем-нибудь хорошем...

Анна всхлипнула и сделала несколько шагов по направлению к скалам. Что-то звякнуло возле ее ног, но она не обратила на это внимания, продолжая идти к лодке, с каждым шагом приближаясь к чудовищу, голова которого двигалась рывками над распростертым телом ее отца.

Мерзкая, подлая тварь...

...о хорошем...

Она и сама знала. Давно уже поняла. Пока она сидела на кровати и ничего не предпринимала, ни о чем не думала, утопленник просто стоял под окном и смотрел на них. Только когда она бросилась к окну и заорала, вкладывая в свой крик всю ненависть и отвращение к чудовищу, мертвец разбил стекло. Им руководил ее страх.

Когда ее отца захлестнуло отвращение при виде угря, она пыталась внушить ему то же самое, что твердил ей сейчас Элиас: думай о чем-нибудь хорошем, но он ее не услышал, а теперь было слишком поздно.

Сложно думать о хорошем, когда у тебя на глазах только что убили твоего отца. Очень сложно.

Поганая, вонючая тварь...

Анна продолжала идти вперед. Доброжелательные мысли совершенно не лезли в голову. Теперь она окончательно лишилась всех, кого любила, одного за другим.

Утопленник поднялся и, миновав заросли тростника, побрел вдоль берега ей навстречу.

Она обвела взглядом землю в поисках какого-нибудь крепкого сука или палки, но вокруг валялись одни гнилые ветки, что, впрочем, неудивительно, иначе с чего бы им падать? Склизкие водоросли чавкали под ногами чудовища, как вдруг Анне бросились в глаза сушила, на которых по-прежнему висели носки Элиаса. Можно же отломать одну из перекладин...

Утопленник уже поравнялся с лодкой. Свернув в сторону, Анна направилась к скалам. Только бы раздобыть эту перекладину... — Элиас беспокойно заворочался у нее на руках, и одеяло сползло до самой земли. — Только бы...

И что? И что тогда? Нельзя убить того, кто уже мертв.

Она поднялась на скалу, положила Элиаса на землю и вцепилась в деревянный столб, раскачивая его из стороны в сторону. Непогода и ветра закалили дерево, но страх придал Анне силы, и столб с треском переломился у самого основания. Носки Элиаса так и болтались на одном из крюков, и в тот момент, как чудовище показалось в высокой траве в каких-то пяти метрах от Анны, она со всей силы шарахнула столбом о ближайшую скалу, пытаясь сбить с него поперечную доску, чтобы не мешалась.

Захотелось Улле погулять в лесах —

Розовые щечки, солнышко в глазах...

Голосок Элиаса пробивался даже сквозь ее страх, и она вдруг поняла, чего он добивается. К тому времени, как утопленник подобрался к самому подножию холма, так что вонь достигла ее ноздрей, Анна уже переключилась, и в голове ее звучало лишь:

Губки от черники черные, как ночь...

Ни о чем приятном думать она не могла, зато могла петь. Утопленник остановился. Ноги его застыли, руки повисли плетьми, словно в нем кончилось горючее.

Если что случится — некому помочь.

Анна увидела, что рот чудовища вымазан чем-то черным, и из глаз ее брызнули слезы, но она отогнала от себя мысли про папину кровь и его нелепую смерть, и только продолжала мысленно повторять:

Кто качает ветку, что за шум и гам?

Может быть, собака пробежала там?

У Анны поползли мурашки по коже — хорошую же они выбрали песенку, ничего не скажешь! — но на все это она уже смотрела со стороны, словно душа ее выпорхнула из тела, продолжая управлять им извне.

Утопленник повернулся и пошел прочь, направляясь к мысу, где на камнях лежало бездыханное тело ее отца. Анна старалась об этом не думать, просто отметила, и все.

Она допела песенку, завернула Элиаса в одеяло и направилась к лодке. Желтая луна отражалась в лужице между камнями, трава хлестала по ногам... Стоп.

Луна?

Какой-то неестественный цвет. Анна обернулась, вглядываясь в траву. Это светился мобильный телефон — выронила, наверное. Снова затянув ту же песенку — выбрать что-нибудь другое она не решалась, опасаясь сбиться, — она подняла с земли телефон, положила его Элиасу на живот и пошла к лодке.

Слопал мишка серый ягоды его...

Анна уложила Элиаса на дно, стараясь не смотреть на мыс, оттолкнула лодку от берега и уже из воды с разбега запрыгнула в лодку. Лодка шла по зыбкой глади моря как по маслу. Усевшись на скамью, она заметила пакеты с продуктами и канистры. В тишине до нее доносились всплески воды, словно где-то резвилась рыба.

Он же... он же как лучше хотел... он... мерзкая, поганая тварь... Протянул лукошко — кушай, мне не жаль...

Нужно было продолжать петь, мертвец умел плавать.

Дрожащими руками Анна вставила весла в уключины и направила лодку к узенькому проливу на противоположной стороне бухты — так было дольше, но она не могла себя заставить проплыть мимо проклятого мыса, этого зрелища она бы уже не вынесла.

Когда за спиной наконец открылся широкий морской простор, Анна отпустила весла, мягко закачавшиеся в воде, подползла к Элиасу и свернулась калачиком рядом с сыном. Будь что будет. У нее больше не было сил от кого-то убегать, что-то петь... Анна отключилась.