Сьюзан Хаббард - Иная

Вы правы, я еще не описывала Майкла. Думаю, в то лето ему было шестнадцать. Загорелый парень среднего роста, с темно-каштановыми волосами и карими глазами. Все свободное время он проводил на воздухе, катаясь на велосипеде и купаясь. Он был худой и мускулистый, а лицо его сохраняло непроницаемое выражение, даже когда он рассказывал анекдоты, что случалось часто. Время от времени он таскал сигареты из отцовских запасов, и я помню запах табака. Достаточно ли этого? Думаю, хватит о нем.

Июль перетек в август, и все дети Макгарритов начали готовиться к возвращению в школу — покупать тетрадки и ручки, проходить стоматолога, стричься, обсуждать учителей. Однажды из Канады прилетел холодный ветер, принеся в Саратога-Спрингс недвусмысленный намек на то, что лето не будет длиться вечно.

Возможно, понимание этого делало меня раздражительной, думала я. А может, я соскучилась по Деннису, отцовскому ассистенту: он тогда на месяц уехал в Японию проводить какие-то исследования. С самых первых дней он был очень привязан ко мне. Я думала о том, как он таскал меня на своих широких плечах, изображая лошадь, как смешил. Он называл себя моим «верным конопатым другом». Он должен был вернуться через пару-тройку недель, только этой мыслью мне и оставалось утешаться.

Я заставила себя прочесть сборник стихов Эдгара Аллана По, но это далось мне с трудом. Когда-то я мучительно продиралась сквозь «Повесть о приключениях Артура Гордона Пима», которая показалась мне невыносимо затянутой. Но поэзия оказалась еще хуже. Через час отец будет наверху, рассчитывая услышать от меня вдумчивый анализ размера, а я думала только о том, что Майкл (и Кэтлин) отправились по магазинам и я сегодня их вообще не увижу.

На обед миссис Макги сделала мне омлет, такой водянистый и безвкусный, что я не смогла заставить себя проглотить больше трех кусочков. Я недоумевала, почему дома ее стряпня намного лучше.

Когда в час мы встретились с отцом в библиотеке, я сказала:

— Знаешь, я невысокого мнения о поэзии По.

Он сидел за столом, подняв бровь.

— И много ли ты из нее прочла, Ариэлла?

— Достаточно, чтобы понять, что она мне не нравится.

Я говорила быстро, чтобы скрыть правду: я прочла только первую и последнюю строфы, а остальное пролистала. Я попыталась объяснить.

— Слова у него просто… слова на бумаге. Какое стихотворение ты читала?

Как это похоже на него — сразу понял, что я прочла только одно.

Я раскрыла книгу и протянула ему.

— «Эннабел Ли», — произнес он, словно лаская голосом это имя. — Ох, Ари. Думаю, ты вообще его не читала. — И он прочел мне стихотворение вслух, едва заглядывая в книгу, не делая пауз между строчками и строфами, и слова звучали как музыка, как печальнейшая в мире песнь. Когда он читал последние строчки:

— я плакала. И когда он поднял взгляд от книги, я увидела слезы и в его глазах. Он быстро взял себя в руки.

— Извини, — сказал он. — По — неудачный выбор.

Но я не могла перестать плакать. Смущенная, я оставила его и отправилась наверх, а строчки продолжали звучать у меня в голове:

Я рухнула на постель и плакала, как никогда не плакала раньше, — о маме и о папе и о себе, обо всем, что было и могло бы быть, и обо всем, что было утрачено.

Я проспала до раннего утра и очнулась от яркого сновидения. (С тех пор почти все мои сны были яркими и запоминающимися. А у вас тоже так?) Во сне были лошади, и пчелы, и женский голос, напевающий: «Когда посинеют вечерние тени, я буду ждать тебя».

Песня еще вертелась у меня в голове, когда я поднялась и направилась в ванную — и обнаружила, что, пока я спала, мое тело «вступило в священное царство Женственности». Я привела себя в порядок и спустилась вниз, чтобы сообщить об этом миссис Макги, которая покраснела. Она, в свою очередь, должно быть, сказала что-то отцу, поскольку вечером он держался со мной более отстраненно и замкнуто, чем когда-либо прежде. Взгляд его, обращенный ко мне, был настороженным.

Мы занимались геометрией (предмет, который я втайне обожала), и я была поглощена доказательством того, что противоположные стороны четырехугольника, вписанного в циклический четырехугольник, являются дополнительными. Когда я подняла глаза, отец смотрел на меня в упор.

— Что такое, папа?

— Ты напевала.

Его шокированный тон меня едва не рассмешил.

— Что, настолько фальшиво?

— Песня, — проговорил он. — Где ты ее выучила?

Она по-прежнему вертелась у меня в голове: «Где, синея, волна набегает на берег, я буду ждать тебя».

— Она мне приснилась, сегодня ночью. Мне даже слова приснились.

Он кивнул, по-прежнему явно расстроенный.

— Эта была одна из ее любимых… — произнес он наконец.

— Мамина?

Но мне не было нужды спрашивать. Я подумала: «Почему ты не можешь сказать это, папа? Скажи, что это была мамина любимая песня».

Он выглядел таким подавленным, как будто я произнесла эти слова вслух, а не просто подумала.

Позже в тот же день мы сделали обычный перерыв на йогу и медитацию. Я проделывала все позы йоги, не задумываясь, но, когда мы перешли к медитации, могла только думать.

Отец научил меня мантре для медитации: «Кто я? Я не знаю». Я повторяла эту фразу снова и снова, и у меня полностью пропадало самосознание, разум становился пуст и открыт, и на меня снисходило умиротворение. Но сегодня мантра в голове сократилась сама собой и звучала сердито: «Я не знаю», «Я не знаю», «Я не знаю».

Однажды в конце лета, в субботний полдень, Кэтлин валялась на банном полотенце, расстеленном на газоне у нас за домом, а я сидела в тени конского каштана, вдыхая запах жарящихся на солнце одуванчиков. Стрекотали цикады, и, хотя солнце палило изо всех сил, ветерок нес еле различимый привкус зимы. Мы обе были в купальниках и солнечных очках. Кожа Кэтлин лоснилась от детского масла, а мою покрывал солнцезащитный крем.

— Майкл в октябре получит права. Папа собирается давать ему «шевроле» на выходные, при условии, что он будет возвращаться не поздно. Так что он сможет нас покатать.

— Надо будет купить ему униформу, — лениво отозвалась я.

Кэтлин озадаченно нахмурилась, а в следующую секунду широко улыбнулась.

— Наш личный шофер! — хихикнула она. — Только представь себе.

— Мы будем сидеть на заднем сиденье.

Я откинула волосы, отросшие за лето ниже плеч, и завернула их на затылке.