Сьюзан Хаббард - Иная

Разумеется, мы и раньше целовались. Но сегодня губы его были необычно теплыми, и он обнимал меня крепче. Трудно описывать поцелуй, чтобы это не выглядело сопливо и по-дурацки. Я хочу сказать, что этот поцелуй был важен. От него у меня перехватило дыхание и закружилась голова (еще один дурацкий штамп). Когда он потянулся ко мне второй раз, пришлось отстраниться.

— Я не могу, — сказала я. — Не могу.

Он посмотрел на меня так, словно понял. Я не знаю на самом деле, почему я так сказала. Но еще с минуту, пока мы оба не успокоились, он обнимал меня, правда, уже не так крепко.

— Я люблю тебя, Ари, — сказал он. — Люблю и хочу. Я не желаю, чтобы ты принадлежала кому-либо еще.

Из книг я знала, что первое признание в любви должно быть чем-то особенным, почти волшебным. Но голос у меня в голове (не мой) твердил: «Ари, ты будешь принадлежать всему миру».

— За мной кто-то следит, — сказала я отцу на следующий день.

Он был в особенно красивой рубашке дымчатого цвета, с черными эмалевыми пуговицами и ониксовыми запонками. Когда он надевал ее, глаза у него казались серыми.

Он отвлекся от учебника по физике, который только что открыл, и взгляд его серых глаз показался мне застенчивым, почти смущенным, как будто он подслушал мои мысли.

— Кто-то следит за тобой, — сказал он. — Ты знаешь, кто?

Я помотала головой.

— А ты?

— Нет, — сказал он. — Можешь дать определение хромизма и изомеризации?

Таким образом он опять ушел от ответа, по крайней мере, так мне тогда казалось.

Под утро мне снова приснился кроссворд. Я проснулась с двумя ключами: «морская корова» (восемь букв) и «змеиная птица» (десять букв). Я потрясла головой, силясь восстановить в памяти сетку целиком, но тщетно. Поэтому я оделась и спустилась к завтраку со знакомым ощущением подавленности из-за ограниченности моих интеллектуальных возможностей.

Уже не первую неделю я замечала, что миссис Макги несколько рассеянна. Утренняя овсянка подгорала сильнее, чем обычно, а вечерняя запеканка зачастую оказывалась вообще несъедобна.

В то утро она уронила кастрюлю с кашей, снимая ее с плиты. Кастрюлька ударилась об пол и подскочила, забрызгав клейкой субстанцией весь линолеум и туфли миссис Макги. За исключением короткого вздоха она никак не отреагировала. Она просто пошла к раковине и вернулась с полотенцами.

— Я помогу.

Из-за радости, что мне не придется это есть, я чувствовала себя виноватой.

Она присела на корточки и посмотрела на меня снизу вверх.

— Ари, — сказала она, — мне и вправду нужна твоя помощь. Но не поэтому.

Она прибралась и подсела ко мне за кухонный стол.

— Почему ты не гуляешь с Кэтлин в последнее время? — спросила она.

— Она слишком занята, — ответила я. — Школьные дела, спектакль, оркестр и все такое.

Миссис Макги покачала головой.

— Она ушла из спектакля. И флейту бросила. Она даже перестала теребить меня, чтобы я купила ей мобильник. Она изменилась, и это меня беспокоит.

Я не видела Кэтлин с Хеллоуина.

— Простите, я не знала.

— Не могла бы ты ей позвонить? — Она машинально почесала предплечья, на которых я заметила красноватую сыпь. — Я бы хотела, чтобы ты как-нибудь приехала к нам с ночевкой. Может, на этих выходных?

Я согласилась позвонить Кэтлин.

— Миссис Макги, вы когда-нибудь видели фотографию моей мамы? — Я не собиралась задавать этот вопрос, но подумывала об этом.

— Нет, никогда, — медленно ответила она. — Но на чердаке может что-нибудь быть. Именно туда убрали все ее вещи. Когда я только начала работать здесь, мисс Рут и Деннис упаковывали их.

— Какие вещи?

— Одежду и книги в основном. Видно, твоя мама была заядлым книгочеем.

— А книги какие?

— Этого я не знаю. — Она отодвинула свой стул. — Тебе лучше спросить у папы.

Я извинилась и отправилась наверх. Лестница на третий этаж не была покрыта ковром, и мои шаги громко отдавались на ней. Но дверь на чердак оказалась заперта.

Я двинулась дальше вверх по последнему маршу. С каждым шагом воздух становился все холоднее. Верх дома всегда был неприветлив: то слишком холодно, то слишком жарко, но сегодня холод меня не волновал.

Внутри купола я уселась на высокий табурет, установленный перед круглым окном — мой глаз во внешний мир, — и устремила взгляд наружу, поверх крыш соседних домов, мимо серого неба над головой, в синюю даль. За домами, за городом под названием Саратога-Спрингс, лежал бескрайний мир, ожидающий своего исследователя.

Я подумала о прабабушке из «Принцессы и гоблина», которая жила в комнате с прозрачными стенами, наполненной запахом роз и освещенной своей собственной луной, подвешенной высоко над миром. Она дала своей правнучке Принцессе клубок невидимых ниток, который вывел ее из беды, от гоблинов, обратно в комнату, пахнущую розами.

Принцесса, как и я, потеряла мать. Но у нее был клубок.

— Тебе когда-нибудь снятся кроссворды? — спросила я папу, когда мы встретились во второй половине того же дня.

На секунду лицо его застыло — бесстрастное выражение, которое он обычно напускал на себя, когда я заговаривала о маме. Я поняла: опять задала вопрос, ответ на который знала.

— Ей снились, маме? Она видела во сне кроссворды?

— Видела.

Потом он сказал, что подобные сны являются признаком «гиперактивности мозга», и посоветовал мне массировать стопы перед сном.

А затем приступил к очередному уроку физики.

Мы увлеченно обсуждали феномен электромагнитного излучения, когда в дверь негромко постучали и в щелке показалось уродливое лицо Рут.

— Курьеру надо с вами поговорить, — сказала она, старательно избегая смотреть на меня.

— Извини, Ари. — Отец встал и вышел из комнаты.

Прошло несколько минут, он не вернулся, я подошла к окну и отодвинула тяжелые портьеры. Во дворе у черного хода стояла черная машина с надписью «Похоронное бюро Салливана» на боку.

Еще минут через десять я услышала, как снова открывается дверь. Я стояла перед висевшей на стене композицией в застекленной бронзовой раме викторианской эпохи. Внутри, навек запечатанные, помещены три коричневых крапивника, бабочка монарх и два снопика пшеницы. Но я смотрела не на них — изучала изогнутое отражение в выпуклом стекле.

За спиной раздался голос Рут.

— Он велел передать тебе, что сегодня не вернется, — сказала она. — Говорит, что ему очень жаль.

У меня была мысль перед ней извиниться, но ее тон был таким высокомерным, что я поняла, что никогда этого не сделаю.

— Почему он не сможет вернуться? — спросила я.

— Он нужен внизу. — Кухарка громко, с присвистом дышала.

— Почему? Зачем?

Она сверкнула на меня своими маленькими черными глазками.

— Это дела фирмы. Откуда столько вопросов? Ты что, не понимаешь, сколько от тебя неприятностей? — Она направилась к двери, но, открывая ее, повернула голову. — И зачем тратить время, разглядывая свое отражение? Ты знаешь, кто ты такая.