Сьюзан Хаббард - Иная

— До чего тесен мир, — закончила я.

Глаза Рут переместились с маминого лица на мое. Зрачки ее казались темными и глубокими, как колодцы.

— Да, — сказала она, обращаясь непосредственно ко мне. — Мир очень, очень тесен. Мы ждали тебя вчера.

Когда Рут отперла дверь в тысяча двести тридцать пятую, нам навстречу хлынула знакомая металлическая вонь. Запах ночной кухни в Саратога-Спрингс. Что бы ни варилось в подвале там, то же готовилось и здесь.

Сами апартаменты были оформлены современно в духе минимализма — белые ковры и стены, черная кожа и хромированная фурнитура. Мы миновали кухню, да — сотейник булькал на электрической плите — и двинулись по коридору, куда выходили запертые двери. Он заканчивался большой комнатой, где одна стена была целиком стеклянная, за ней балкон выходил на залив. Лицом к стеклу сидели на секционном диване трое мужчин.

Первым нас заметил Деннис. Пока он поворачивался к нам, обернулись и остальные. Взгляд отца вспыхнул при виде меня, но сделался удивленным и мягким, когда он взглянул на мае. Если меня и ждали, то ее уж точно нет. Я затаила дыхание, наблюдая, как он смотрит на нее.

Третьего мужчину я не знала. Он был высок и светловолос, в льняном костюме цвета ржавчины и улыбался так, словно был чрезвычайно доволен собой. Стоявшая рядом со мной мама вдруг показалась выше и тверже.

Незнакомец поднялся.

Мы встречались, но не были официально представлены друг другу, — обратился он ко мне. Он подошел и протянул мне руку.

— Я Малкольм.

Его тон и улыбка казались искусственными, придуманными, чтобы производить впечатление. Я поняла, что видела его раньше, и спустя секунду вспомнила где: это был тот самый человек, который сидел в баре «Дома маршала» в Саванне, поливая пикардо.

Я не приняла его руки.

Он пожал плечами и убрал ее. Затем кивнул моей матери, повернулся к Рут и забрал у нее пакет. Я углядела внутри горлышки двух бутылок пикардо.

— Если принесете лед, я смешаю напитки, — сказал он.

Иногда способность слышать мысли скорее мешает, чем помогает. По комнате летало столько мыслей, притом весьма насыщенных эмоциями. Я посмотрела на папу и подумала: «Я знала, что ты не умер».

Никто из нас не трудился блокировать мысли — кроме Малкольма. И Денниса, который просто не умел. Малкольм снова сел, держа в руке стакан, с выражением такого довольства на лице, что я нашла его нестерпимым. Я подозревала, что эту встречу подстроил он, свел нас всех вместе по причинам, известным ему одному.

Папины эмоции были самыми смутными, однако самыми сильными. Он выглядел точно так же, как прежде: темные волосы, отброшенные назад со лба, профиль суровый и изысканный, как у римского императора на древней монете. Всякое облегчение, испытанное им при виде меня, а я его почувствовала, было погребено под разочарованием. Казалось, ему больно на меня смотреть.

Что касается мамы, его чувства были острыми, смешанными, так же как и ее по отношению к нему. Я улавливала только всплески статического электричества, проскакивавшие между ними, словно искры.

А Деннис? Прочесть его мысли было легче всего. Он чувствовал себя виноватым. Он не поздоровался, но смотрел на нас с мае со стыдом в глазах. Он сконфуженно присел на дальний конец дивана с бутылкой в руке.

Рут протянула мне стакан пикардо со льдом. Принимая его, я уловила в ее глазах нечто немыслимое: уважение. Рут зауважала меня?

В комнате, ледяной из-за включенного на полную мощность кондиционера, внезапно сделалось нечем дышать. Я попятилась от Рут и вышла наружу, на балкон. Солнце казалось жарче, а воздух — более тропическим, чем в Хомосассе. Далеко внизу сверкала вода, а парусные лодочки скользили по ней, словно игрушечные. Я глубоко вздохнула.

— Знаешь, я ведь однажды спас тебе жизнь. — Малкольм говорил немного в нос.

Я не обернулась.

— Ты тогда была очень маленькая. Слишком маленькая, чтобы находиться одной на улице в темноте. Остальные были поглощены каким-то экспериментом — одна из Деннисовых идей, могу поспорить, потому что все закончилось взрывом. Во все стороны полетели щепки и стекла, а тут ты стоишь и смотришь. Ты тогда едва ходить умела. Я отнес тебя в безопасное место и принес обратно, когда пожар потушили. Помнишь?

Я помнила взрыв и шерстяное пальто человека, который уносил меня. И впервые я вспомнила, почему бродила одна снаружи ночью. Из моего окна я увидела в саду светлячков, и мне захотелось их потрогать.

— Значит, это были вы.

Он подошел ближе, и я обернулась к нему. Наверное, он был красив — гладкая кожа, большие глаза и высокий лоб. Но улыбка его казалась насмешливой, а в глазах читался циничный расчет. Я отошла к перилам.

— Я не ждал, что ты станешь благодарить меня, — сказал он. — Хотя это было бы мило с твоей стороны. Но не важно. Тебе и помимо этого есть за что меня благодарить, и немало. Я сделал твою семью такой, какая она есть.

— Оставь ее в покое. — В дверях стояла мама.

Он повернулся к ней и оглядел с ног до головы.

— Красивое платье, Сара. Скучала по мне?

— Оставь нас в покое. — Она шагнула к нам.

И тут появился отец. Я думала, что костюм у него черный, но теперь я разглядела тоненькие серебристые полоски.

— Вы так шумите, — сказал он, хотя на самом деле они говорили негромко. — Малкольм, тебе пора.

— Но у нас еще дело…

— Дело подождет. — Голос его, хотя и негромкий, звенел.

Малкольм взглянул на меня.

— Мы еще поговорим.

Папа шагнул вперед. Малкольм, ничего больше не сказав, удалился.

Отец сидел на замшевом диване, наклонившись вперед, уперев локти в колени и обхватив голову руками. Мы с мамой сидели на другом конце и наблюдали за ним.

Деннис и Рут оставили нас одних. Где-то, должно быть, садилось солнце: окно наше выходило на восток, но свет снаружи начал тускнеть и несколько малиновых облаков неслись по небу.

В комнате не было ничего знакомого. Наверное, квартиру сняли уже с обстановкой. Стены были голые, но там и сям я замечала крюки от картин.

Когда папа наконец выпрямился, глаза его были темны, и я не могла прочесть его настроение.

— Что ж, — произнес он. — Все это очень сложно. С чего начать?

Я открыла рот, чтобы сказать: «С твоей „смерти“», — но мае опередила меня:

— Малкольм рассказывал тебе о том, как он увез меня?

Губы его дернулись. Он уставился на нее, слушая ее мысли.

Я тоже их слышала. Она рассказывала ему о ночи, когда родилась я, о Деннисе, помогавшем загрузить ее в машину Малкольма, о доме в Катскиллских горах и обо всем, что за этим последовало.

Он слушал. Когда она закончила, вид у него был такой, будто он сейчас опять схватится за голову.

— Это еще хуже, чем я думал. — Слова прозвучали тем жестче, что были произнесены бесстрастным тоном.