Милош Урбан - Семь храмов

— Вас неверно информировали, — сказал я, подавляя злобу и стыд. — Я учил историю, и, как вы правильно отметили, кончилось это мое учение бесславно. Я вовсе не желаю менять место службы. С меня достаточно и патрулирования. Я должен набираться опыта, работая на улице.

Это мое решительное выступление, удивившее и меня самого, и надпоручика Юнека, искоса бросившего на меня недоверчивый взгляд, начальника нимало не убедило.

— Бросьте, — ответил он, — не выношу ложной скромности. Да вы знаете, с какой радостью другие ухватились бы за это предложение? Нет такого патрульного, который не мечтал бы поменять свою форму на цивильный плащ. А может, вы не осознали всю важность задания, которое вам доверено? Оно почетно для вас обоих. — И я кивнул, не в силах упорствовать.

Он смерил нас довольным взглядом и принялся диктовать указания. Однако на половине фразы сморщил лицо, как если бы у него внезапно начались колики, рывком извлек из кармана второй шелковый платок и прижал его к уху — на сей раз к левому. Я уже знал, что последует далее, и сумел даже глазом не моргнуть.

Сегодня я говорю себе: упади я тогда в обморок, Олеярж, возможно, и освободил бы меня от задания. Однако удалось бы мне избежать того, что было предопределено? Вряд ли.

Инженера Пенделманову связывали с прошлым коммунистическим режимом довольно тесные узы. Она была вдовой крупного чина из центрального комитета партии, заместителя прежнего министра труда и социального обеспечения. Я узнал, что в начале 1990 года ее муж, тогда уже уволенный и опозоренный аппаратчик, покончил с собой, причем весьма странным способом: он въехал на своем тяжелом лимузине на замерзшую гладь Орлицкого водохранилища и направился к большой полынье. Машина ушла под лед и бесследно сгинула. На следующую ночь ударил мороз, и озеро замерзло целиком. Автомобиль с покойником остался подо льдом, извлекли их только через неделю. Свидетели рассказывали, что солдаты вырубили глыбу льда, похожую на огромное пресс-папье. Когда подъемный кран вытащил ее, то толпа зевак увидела внутри черную машину, а у ее окошка — жуткое лицо: губы застыли в усмешке, и от них тянулась вверх цепочка огромных, неподвижных пузырей.

Но Пенделманову смерть мужа не сломила. Она продолжала ходить в некое учреждение при муниципалитете, где проработала всю жизнь, и целых три года сопротивлялась натиску коллег, которые мечтали от нее избавиться. Прежде они ее боялись и подозревали, что она доносит на них Пенделману. Когда же после смены политических векторов эта опасность миновала, все перестали скрывать свою ненависть и захотели выгнать «бабку», как они ее называли, вон. Сделать это оказалось не так-то просто, Пенделманова отлично разбиралась в законах. Но в конце концов вдова все же уволилась — после того, как добилась невиданной пенсии. Однако сидеть сложа руки в ее планы не входило. В молодости Пенделман считался талантливым левацким поэтом, после войны он примкнул к радикалам, основавшим несколько рабочих издательств, и до того, как наступило культурное затмение сорок восьмого года, успел издать три сборника своих стихов. В начале пятидесятых его арестовали, после смерти Готвальда [11] Клемент Готвальд (1896–1953) стоял во главе коммунистической партии Чехословакии и с 1948 года был президентом страны. реабилитировали, а в высочайшие политические сферы он взлетел в семидесятые. Тогда же он перестал творить, хотя прежде литературные журналы то и дело печатали его стихи. Вдова Пенделмана решила подготовить посмертный сборник его произведений и даже подыскала издателя.

Прошлым летом она пришла в полицию с заявлением, что за ней кто-то следит. Тогда от нее сумели отделаться, но она пришла опять, потому что ей разбили камнем окно. Это был небольшой булыжник, из тех, какими мостят улицы — Пенделманова оставила его в полиции, потребовав лабораторного исследования. К ее истории отнеслись не слишком серьезно, хотя нельзя было не признать, что она необычна, если, разумеется, вдова все попросту не выдумала. Она жила на пятом этаже в районе Панкрац, а такие мелкие камни для мощения улиц там не применялись. Попасть булыжником в окно, расположенное на большой высоте, могла только хорошо тренированная рука — или же кому-то очень повезло. Потерпевшая была убеждена, что это — политическая месть за прошлое ее мужа и сведение старых счетов. Ее отправили к начальнику уголовной полиции, и тот решил, что речь идет о покушении на жизнь. Он пообещал на месяц приставить к ней своих людей. Потом, мол, видно будет. Если угрозы возобновятся, то полиция начнет активно заниматься этим делом.

В лаборатории попытались снять с булыжника отпечатки пальцев. Попытка, впрочем, была чистой формальностью — наперед было ясно, что на камне ничего не отыщется. Я посмотрел на приложенную фотографию. Камень как камень. Скорее всего, разновидность кремня. Внимание привлекали разве что тоненькие зеленые прожилки.

Мы с Юнеком чередовались каждую неделю, он заступил на дежурство в субботу двадцатого июля, я же должен был закончить этот месяц, дважды подменив своего напарника. Мы зашли выпить пива, чтобы поближе познакомиться, и разработали план совместных действий на тот случай, если угрозы возобновятся или на Пенделманову будет совершено нападение. Он в основном говорил о себе, причем очень откровенно, так что я даже растерялся. Мы выпили на брудершафт — мне следовало называть его Павлом. Попросить его обращаться ко мне, используя только мой инициал, я не отважился. И произнес свое полное имя. Как ни странно, он отреагировал вполне спокойно, однако позже, когда на прощание он пожимал мне руку, от меня не ускользнула его легкая усмешка.

Квартиру переполняли сухоцветы — желтые, красные, но больше всего оказалось фиолетовых, повсюду вазы, стаканы и пластмассовые баночки с этими растениями без запаха, сухоцветы были воткнуты даже за рамы картин и рассованы между книгами на полках. Их присутствие меня странным образом успокаивало, а Юнека доводило до исступления.

Пенделманова выделила нам комнатку с маленьким окошком, смотревшим в неаккуратный дворик, темную узенькую каморку, заставленную черными шкафами со старомодными мужскими костюмами и причудливыми дамскими платьями, отвечавшими изменчивой моде последних сорока лет. Из карманов, петлиц и из-под воротников всех этих одеяний выглядывали сухоцветы. У меня даже возникла ассоциация с чесноком, отгоняющим упырей. Когда я спросил у вдовы, почему здесь столько цветов, она ответила, что много лет назад, сразу после смерти мужа, кто-то прислал ей их в больших плетеных корзинах. Пенделманова добавила еще, что горевала о том, что корзины опоздали — появились только после похорон. Выбрасывать цветы она не стала и в память о покойном украсила ими квартиру. К тому же считается, что они отпугивают моль. Выслушав эту сухоцветную историю, я содрогнулся от отвращения. Уже тогда мне пришло в голову, что корзины предназначались именно ей, а не Пенделману, но я не умел еще отличать случайность от закономерности.