Стефени Майер - Полуночное солнце

Я видел отражение моих собственных глаз — они были черны от жажды. Последний раз я охотился две недели назад. Сегодня не лучший день для испытания силы воли на прочность. Но похоже, что мрак моих зрачков не пугал её. Она не отводила глаз, и нежный, сокрушительно призывный румянец начал окрашивать её щёки.

О чём она сейчас думает?

Я чуть не выпалил этот вопрос вслух, к счастью, в этот момент мистер Бэннер вызвал меня. Я мгновенно отвёл взгляд от девушки, выхватил правильный ответ из головы учителя и, глотнув воздуха, ответил:

— Цикл Кребса.

Жажда прожгла горло. Мускулы напряглись и рот наполнился ядом... и я закрыл глаза, пытаясь превозмочь бушующее во мне вожделение, требующее, жаждущее, алкающее её крови.

Мощь монстра выросла. Он злобно ликовал: один из двух вариантов предсказанного будущего давал ему реальный шанс на успех. Третий, весьма шаткий вариант, который я неимоверными усилиями воли пытался выстроить, распадался и исчезал, разрушенный банальной ревностью. Монстр был сейчас как никогда близок к своей цели.

Во мне пылала не только жажда, но и угрызения совести, и безысходное чувство вины... Если бы мне была дана способность плакать, слёзы бы сейчас наполнили мои глаза.

Что я наделал?

Битва проиграна, так что какой смысл сопротивляться собственным желаниям? Я вновь повернулся к девушке, чтобы приняться за старое: буравить её взглядом.

Но она спряталась за своими распущенными волосами. Единственное, что я смог разглядеть между прядями — это глубокий малиновый цвет её щёк.

Монстр облизнулся.

Белла больше не смотрела на меня, лишь нервно теребила прядь своих тёмных волос, накручивая её на палец. Её изящные пальцы, тонкие запястья — они выглядели такими хрупкими, что похоже, могли сломаться, стоило мне лишь дунуть на них.

Нет, нет, нет. Я не могу, не могу! Она слишком нежна, слишком хороша, слишком драгоценна, она не заслуживает такой страшной судьбы! Наши пути не должны пересечься, я не имею права разрушить её жизнь.

Но и существовать без неё я тоже не могу. Элис права.

Я был не в силах ни на что решиться, а мой внутренний монстр в бешенстве шипел, видя мои колебания.

Пока я метался между молотом и наковальней, краткое время, отпущенное мне на то, чтобы быть вместе с ней, подошло к концу. Прозвенел звонок, и она начала собирать вещи, так и не взглянув на меня. Это огорчило меня, хотя чего ещё было ожидать? Особенно принимая во внимание то, как я обращался с нею после происшествия с фургоном. На её месте я бы и сам себе такого не простил.

Как ни старался, я всё же не смог удержаться и окликнул её:

— Белла?

Моя сила воли лежала в руинах.

Она помедлила, прежде чем обратить на меня свой взор. Когда она, наконец, повернулась, лицо её выражало настороженность и недоверие.

Я напомнил себе, что она имеет полное право не доверять мне. Более того — с её стороны это было умно.

Белла ждала продолжения, но я лишь пытливо смотрел ей в лицо. Время от времени я, стараясь не обращать внимания на жажду, маленькими глотками хватал воздух.

— Что? — сказала она наконец. — Ты снова снисходишь до разговора со мной? — Её тон носил оттенок негодования, такого же прелестного, как и её гнев. Мне захотелось улыбнуться.

Понятия не имею, как ответить на её вопрос. Говорил ли я с нею в том смыле, в каком она это понимала?

Нет. Нет, если только я справлюсь с собой. А я уж постараюсь.

— Вообще-то, не совсем так, — ответил я.

Она закрыла глаза — к моей бесконечной досаде. Я был лишён самой лучшей возможности хоть что-то узнать о её чувствах. Крепко сжав зубы, она медленно, глубоко вдохнула.

Она заговорила, не открывая глаз. Не совсем обычная для человека манера разговаривать. Почему она так сделала?

— Тогда чего тебе от меня нужно, Эдвард?

Звук моего имени в её устах произвёл на меня странное действие. Я затрепетал. Если бы у меня было живое сердце, оно застучало бы сейчас в бешеном аллегро.

Но что мне ей ответить?

Правду, решил я. С нынешнего момента я буду предельно откровенен с нею. Настолько, насколько смогу, конечно. Заслужить её доверие, должно быть, уже невозможно, но я могу, по крайней мере, уменьшить недоверие, которое она ко мне питала.

— Прости меня... — сказал я. Знала бы она, насколько глубоко я раскаивался! К несчастью, я мог извиняться только за несущественные мелочи. — Знаю, я очень груб с тобой, но поверь, так лучше.

Действительно, для неё было бы лучше, если бы я продолжал в том же духе — вёл себя с нею как последний мерзавец. Вот только я сам больше не выдерживал этого.

Она открыла глаза, выражение в них было по-прежнему насторожённое.

— Не могу понять, о чём ты.

Я был обязан предостеречь её против себя самого, при этом не подвергая себя риску разоблачения, и сделать это так, чтобы она поняла предупреждение. Приходилось говорить обиняками.

— Будет лучше, если мы не будем друзьями. — Само собой, она могла и сама это почувствовать — интуиция у неё была развита более чем достаточно. — Поверь мне.

Её глаза потемнели, и я вспомнил, что уже говорил ей нечто подобное — как раз перед тем, как нарушить обещание. Я вздрогнул, когда она стиснула зубы. Она тоже помнила.

— Какая жалость, что ты не додумался до этого раньше, — зло сказала она. — Тогда бы не пришлось сожалеть о сделанном.

Я остолбенел. Что она знает о моих сожалениях?

— Сожалеть? О чём сожалеть?

— О том, что не дал этому идиотскому фургону раздавить меня! — выпалила она.

Я замер в ошеломлении.

Как только она могла подумать такое ? Спасение её жизни было единственным достойным поступком, совершённым мной за время знакомства с ней. Это была единственная вещь, которой я не стыдился. Единственная вещь, оправдывающая моё существование в собственных глазах. Я боролся за то, чтобы сохранить ей жизнь с того самого момента, когда впервые ощутил её аромат. И вот как она думала обо мне?! Да как она может сомневаться в единственном совершённом мною добром деле во всей этой неразберихе?!

— Ты думаешь, я раскаиваюсь в том, что спас тебе жизнь?

— Я знаю , что раскаиваешься! — отрезала она.

Её оценка моих побуждений привела меня в негодование:

— Ты ничего не знаешь!

Как непонятна работа её ума! Она заводила меня в тупик. Белла, должно быть, мыслила не как все остальные люди. Наверно, вот в чём объяснение молчания её мыслей. Она была не такой, как другие.

Она резко отвернулась, вновь сцепив зубы. Щёки её полыхали, на этот раз от злости. Она сгребла свои книжки в кучу, сунула их подмышку и зашагала к двери, не взглянув на меня.

Даже в таком гневе, в каком был я, нельзя было не найти её злость слегка забавной.

Она шла скованно, не глядя, куда идёт, и, зацепившись ногой за порожек двери, потеряла равновесие. Книги рассыпались по полу. Вместо того, чтобы наклониться и собрать их, она лишь стояла, будто кол проглотила, даже не глядя вниз. Могло показаться, что она не уверена, а стоит ли их вообще подбирать.