Уильям Ходжсон - Ночная Земля

После этого мы стали вглядываться вперед очень усердно: гам плясали многочисленные огни, и среди них прятался тот, который интересовал нас, — маленький на таком расстоянии.

Продвинувшись еще дальше, мы заметили, что впереди высоко над нами, ущелье то освещается, то затмевается, и ночь как бы становится то более, то менее черной. Это играли далекие отблески пламени великого газового фонтана. Глядя вперед собой, мы теперь видели становящиеся все более яркими колышущиеся отражения синего огненного столпа.

Рев огня набрал силу и наконец превратился в оглушительный и неровный свист. Оставив позади последние огненные жерла, мы оказались в той части ущелья, где не было другого света, кроме колоссального столба пламени, освещавшего все вокруг.

Наконец, мы приблизились к пульсирующему огню; наполовину оглушенные ревом, сделавшимся теперь едва переносимым, забыв обо всем, мы с Наани замерли перед огненным столпом. Моя рука лежала на плечах Девы, мы оба молчали не только в трепете, но и потому, что пламя бушевало чересчур громко.

Постояв так долгое время, мы переглянулись, поцеловались и обратили прощальный взор к чудовищному огню.

Отблески голубого пламени освещали весьма далекие скалы. В очередной раз взмывая кверху, пламя освещало унылый, затерянный и забытый каменистый край. Мы принялись высматривать какой-нибудь ориентир, чтобы направить к нему путь, но ничего не могли заметить, кроме тех мгновений, когда пламя поднималось на чудовищную высоту, потому что огонь окружал огромные скалы. Тем не менее, я все же сумел показать Деве нижнюю часть великого склона, который нам предстояло преодолеть, чтобы вступить в Ночной Край.

Мы прошли вперед добрую милю, здесь рев пламени уже не настолько оглушал; шел восемнадцатый час дневного перехода, а потому мы ели и пили и могли спать в укромном месте между огромных камней.

Пробудившись, мы снова ели и пили, в безмолвии разглядывая пляску чудовищного пламени, а окружавшие огонь суровые скалы напоминали молчаливых гигантов, вечно следящих за огнем.

Наконец, мы взяли снаряжение и направились к ожидавшей нас предельной тьме над великим склоном — к подъему, на который нам предстояло потратить не один день.

В первые часы своих блужданий мы нередко оборачивались назад и глядели на пламя, трепетавшее позади нас и рассеивавшее тьму даже здесь.

Но наконец мы оставили этот огонь в его вечной пляске в недрах мира и, собрав всю свою волю и силы, устремились наверх. Оступаясь и спотыкаясь, мы поднимались шестнадцать полных часов, и нашли подходящий для этого шаг… мы с Наани почти не говорили — ведь вокруг нас не было ничего, кроме тьмы.

Восемь дней поднимались мы в этом кромешном мраке. Начиная с первого дня, мы двигались на четвереньках, и я шел первым, а Дискос оставался наготове на моем бедре. Сняв две лямки с ранца и кисета, я связал их в один ремень и связал наши с Девой пояса, чтобы она случайно не потерялась.

Всякий день мы шли по шестнадцать часов, ели и пили на шестом и двенадцатом и перед сном, который длился примерно восемь добрых часов. Так поступал я, чтобы сохранить силы к тому страшному отрезку пути, который ожидал нас наверху, — через все кошмары Ночной Земли.

Нередко я ощущал страшную усталость от этого слепого движения вперед и вверх, на ощупь находя путь среди огромных глыб и рытвин, попадавшихся на нашем пути; и не было вокруг нас ничего живого, лишь непроглядная тьма окружала нас.

Иногда я останавливался, негромко подзывая Наани, и обнимал ее посреди запредельного мрака, находя утешение в прикосновении к ее плечам.

Наани однажды шепнула мне, что не прекращает удивляться тому, как мог я пройти здесь в одиночестве, разыскивая ее. Я был рад слышать такие слова, однако остановил их нежным поцелуем. Тем не менее восхищение не оставило сердце Наани, я видел это и ощущал одновременно смущение и гордость.

Отдохнув таким образом, мы вновь продолжили подъем.

Конечно, меня весьма утешало то, что мы поднимаемся по склону — и не сорвемся с какого-нибудь внезапно попавшегося уступа… я никак не мог забыть ту чудовищную яму, в которую едва не свалился при спуске, а посему двигался с осторожностью.

Но уже на второй день я велел Наани держаться поближе ко мне и связал нас только одной лямкой, а другую приспособил к камню, который бросал перед собой, как делал на пути в ту сторону.

И часто в эти томительные дни я посылал ласковый шепот во тьму, вселяя бодрость в Наани; она всегда отвечала мне с любовью и лаской, но тоже негромко, потому что не смели мы возвысить голос, опасаясь чар, кои могли в любой миг поразить нас. Истинно, всякий раз, когда я бросал камень, стук его причинял беспокойство моим ушам, ибо вокруг царило унылое безмолвие, и, на наш взгляд, его не следовало нарушать.

Тут я должен заметить, что Деве постоянно казалось — как и мне в своем одиноком пути, что возле нас находится нечто, и я как будто испытывал похожее чувство. Загадка эта весьма тревожила меня — я опасался за Наани, и не отпускал ее от себя, даже на время сна не развязывая соединявший нас ремень. Однако Дева не боялась Таящегося в Ночи, ибо ощущала духом, что Сила сия не желает нам зла, хотя не понимала ее природы. Наконец я даже привык к этому ощущению, хотя все равно тревожился за жизнь и благополучие моей возлюбленной.

Так мы продвигались вперед восемь дней.

Вскоре вокруг сделалось холодно, и нам приходилось на ночь укрываться плащом, однако во время переходов мы в нем не нуждались, потому что поднимались вверх, и нас согревало движение.

Постепенно тончал и воздух вокруг нас, и водный порошок теперь вскипал не столь бурно.

Подъем этот казался нам вечным, мы осторожно и настойчиво пробирались вперед, останавливались в установленное время, чтобы есть и пить, но всегда сидели бок о бок — молча и ощущая соединяющую нас любовь. Переходы наши не превышали шестнадцати часов, ибо подниматься наверх это тяжелый труд.

Время я узнавал, посветив Дискосом на свой циферблат, отчасти напоминавший часы нашего нынешнего века. Впрочем, его можно было измерять и числом бросков камня, потому что оно оставалось постоянным, и Дева первая заметила это, поскольку ползла позади меня и считала звуки падений.

Иногда она негромко говорила мне, что прошло столько-то времени, и, поглядев на свой циферблат, я обнаруживал ее правоту. Но когда она не считала, мы вели негромкий разговор; и нам все чаще казалось, будто говорим не мы — а наши души, оставившие тела посреди вечной тьмы. И тогда хватало прикосновения, чтобы понять, что мы еще живы и любовь сопутствует нам. И в такие моменты я всегда раскручивал Дискос подольше; бледные лица наши проступали из тьмы, освещенные великим оружием… в тоске одиночества мы брались за руки, обретая утешение, уверенность и душевный покой, необходимый для продолжения пути.