Мария Барышева - Увидеть лицо

Баночка из-под маринованных огурчиков в ящике с бельем. Не пустая баночка.

Ты свою тоже прятала в ящике с бельем, не так ли? И ты помнишь, что было в твоей? Интересно, что в этой. Тебе интересно, Оля? Тогда это была самая большая порция адреналина в твоей жизни.

Широко раскрыв глаза, Ольга отшатнулась от шкафа так резко, что потеряла равновесие. Ее нога подвернулась, и она с размаху села прямо на пол, тупо глядя, как в полуметре от нее из опрокинутой бутылки с легким бульканьем вытекает вино, расползаясь по паркету прозрачной лужицей.

Огурчики маринованные.

Один лишь взгляд, длиной в долю секунды, взгляд вскользь, уже на развороте, уже почти на бегу все же может вместить в себя очень многое — и чужой ужас, и чужую боль, и раззявленный в крике на глазах обезображивающийся рот, но самое главное — то, как расплавляется, изъязвляется, словно выворачиваясь наизнанку, кожа, буреет, вздувается, обвисает лохмотьями… и смесь страха, паники, возбуждения и восторга едва не разрывает сердце — ощущение ни с чем не сравнимое… особенно когда так долго решаешься, думаешь, глядя на эту банку, даже выцарапываешь на крышке зубцом вилки первую букву чужого имени…

Рука Ольги потянулась и подняла бутылку, потом она нервно рассмеялась и поднялась на ноги. Пряди волос упали ей на лицо, и Ольга дернула головой, отбрасывая их назад.

Надо же, столько лет прошло, а она до сих пор такая нервная. Чуть ли в истерику не впала только из-за того, что в шкафу кто-то спрятал обыкновенную банку, так похожую… Оля, Оля, что с тобой, ты ведь никогда не боялась своего глупого и хилого демона, которого некоторые почему-то называют совестью.

Решительно закусив губу, она шагнула к шкафу и схватила банку так, словно это было живое существо, могущее в любой момент вырвать и сбежать. Но тотчас же выражение ее лица вновь стало испуганным и жалким, и Ольга, пошатываясь, добрела до стула и осторожно опустилась на него. Поставила банку на журнальный столик, не отрывая взгляда от крышки, на которой косо и криво была выцарапана небольшая буква «Т».

— Как это?.. — почти беззвучно прошептали ее губы. Дернулись и повторили: — Как это?..

Руки действовали сами — трясущиеся, словно лапки агонизирующего насекомого, пальцы отвинтили яркосинюю крышку и уронили ее на столик. Та дважды крутанулась и улеглась неподвижно. Плотно сжав губы, так что они почти исчезли, превратив рот в узкий рубец, Ольга чуть наклонила банку над столиком, и вниз упали несколько капель, и полировка в том месте мгновенно вспухла пузырями, которые тотчас лопнули и почернели. Вверх потянулся тонкий едкий дымок.

Ольга, отодвинувшись, резким движением плотно прижалась к спинке стула, суженными глазами глядя на испорченный столик. Пальцы правой руки вцепились в запястье левой, безжалостно сминая его, и суставы едва слышно похрустывали. Нижняя губа обвисла, обнажив зубы в растерянном и злом оскале, ласкающий голос Джорджа Бенсона в ушах превратился в зловещий рев.

— Кто? — хрипло прошептала Харченко. — Кто мог?.. кто?

Она ведь разбилась, она должна была разбиться… но это ведь она, и именно ее руки выцарапали эту букву… такие вещи выжигаются в памяти навсегда, и ошибиться невозможно. Значит не разбилась, кто-то поднял ее, кто-то принес сюда, кто-то обо всем знает…

На нее накатила паника, и Ольга вскочила, но тут же, сжав зубы, опустилась обратно на стул. «Вавилон» никогда бы не достался ей, не умей она держать себя в руках. Нет, она не позволит. Теперь, когда она получила практически все, что хотела, она никому не позволит это отнять!

— Убью, — прошептала Ольга и отвернулась, отыскивая взглядом бутылку, словно свет маяка в кромешной тьме. Нашла и потянулась к ней, глухо повторив:

— Убью!

Светлана сидела на кухне одна — маленькая съежившаяся фигурка в черном халатике, по которому летели куда-то, извиваясь, расписные драконы. Лампа под кружевным абажуром ярко освещала огромную кухню, отчего фигурка на табурете казалась еще более маленькой и еще более одинокой.

Ольга напрасно беспокоилась — Светлана даже не узнала ее на лестнице, лишь машинально отметив, что поднимается кто-то из своих. Харченко для нее прошла мимо бледным призраком, тут же исчезнувшим из памяти. Сейчас вообще ничего не имело значения, кроме медальона, свисавшего с ее пальцев на короткой серебряной цепочке плотного плетения. Он неторопливо раскачивался перед ее лицом, и Светлана смотрела на него завороженным взглядом пациента, наблюдающего за движением кристалла гипнотизера.

— Помогите! Откройте! Бога ради, откройте!.. Помогите!

Дверь сотрясается от ударов в отчаянье бухающих в нее кулаков, и щекой она чувствует эту тряску. Щека горит — от стыда, страха и возбуждения — дикое и в чем-то приятное ощущение, и железный ободок дверного глазка холодит плотно прижавшиеся к нему раскрытые веки. Она смотрит и знает, что из глазков дверей напротив так же смотрят соседи. Ее пальцы не тянутся к дверному замку, и она знает, что соседи тоже не откроют. Она не оборачивается к телефону, и знает, что соседи тоже не позвонят — страшно — и за себя, и за драгоценнные потерянные секунды редкого зрелища. А свет на площадке, как назло, так ярко горит, и так хорошо все видно, что оторваться невозможно. Во всем этом было что-то чарующее, какая-то сковывающая, замораживающая магия, но магия темная, на краткий промежуток времени заморозившая не только тело, но и душу.

— Помогите!..

В ее дверь она почему-то стучала особенно долго — последняя дверь последнего третьего этажа. Кто она была, откуда и почему вбежала именно в этот подъезд в тот поздний час, Светлана так никогда и не узнала, как и не узнала, что с ней стало потом. Она хорошо рассмотрела ее немолодое лицо, даже пудру, слежавшуюся в углублениях морщин… а потом они ударили ее по голове, и от удара ее швырнуло прямо на Светланину дверь. Глазок у нее был расположен низко, и после удара Светлана уже не видела ее лица, но медальон увидела — крошечное мгновение, но он отпечатался в памяти навечно, а потом она боком свалилась на площадку, и больше Светлана уже не видела ни лица, ни медальона, а только согнутые спины тех, кто торопливо выдирал сумочку из ее пальцев и сдирал украшения… в том числе и медальон. Они ничего не боялись, они знали, что на них смотрят, но им было все равно. Может быть, они знали, что им нечего бояться.

Позже она ничего не сказала, и знала, что соседи тоже ничего толком не сказали. Скорее всего, потому, что знали, что другие тоже не откроют для них свою дверь.

Молоденький паренек из милиции, уже уходя, тогда на площадке презрительно и нарочито громко бросил в их адрес: «Ботва!» Светлана не поняла смысла, но поняла интонацию, ощущение от которой было как от плевка.