Уэда Акинари - Луна в тумане

Вот что делали мои вассалы: увидав счастливых, приносили им горе, увидав мир, поднимали мятеж. Только велико еще счастье Киёмори: все его родичи и близкие получили высокие посты и чинят в стране самоуправство. Их охраняет верность Сигэмори, и их время еще не пришло. Но знай, недолго осталось благоденствовать роду Тайра! И император Масахито расплатится за свое бессердечие ко мне!» — Гневен и страшен был голос императора, когда он говорил эти слова.

Сайгё произнес: «Раз ты настолько погряз в злодеяниях мира тьмы и миллионы миллионов ри [32] Ри — мера длины, равная 3927 метрам. отделяют тебя от земли Будды, ничего больше я не скажу». И он замолчал.

Тогда дрогнули утесы и кручи, налетел ветер, пригибая к земле деревья, и закружил в небе песок и камни. У ног императора вспыхнуло таинственное пламя и, мгновенно разгоревшись, озарило горы и долины. Стало светло, как днем. И в этом свете Сайгё узрел августейший образ. Разгневанный лик императора был красен, взлохмаченные волосы ниспадали до колен, глаза вылезали из орбит, горячее дыхание было тяжелым. Его оранжевое одеяние казалось поблекшим, ногти на руках и ногах отросли, словно звериные когти. Это был истинный князь тьмы, отвратительный и страшный. Он поднял лицо к небу и крикнул: «Сагами, Сагами!» — «О-о!» — откликнулся голос, и появился оборотень, похожий на коршуна, и распластался перед императором, ожидая повелений. «Я приказал скорее покончить с Сигэмори, чтобы замучить Масахито и Киёмори. Почему ты не сделал этого?» — спросил император.

Оборотень ответил: «Счастье императора Масахито еще не кончилось. Верность Сигэмори преграждает нам путь к нему. Нужно подождать еще двенадцать лет, и тогда счет дней Сигэмори окончится. А когда он умрет, придет конец благоденствию рода Тайра». Император возликовал и забил в ладоши. «Все злейшие враги мои погибнут в этом вот море!» — закричал он. Несказанно жутким эхом отозвался его голос в утесах и ущельях. И так омерзительны были силы тьмы, что Сайгё не удержался от слез и вновь предложил императору вернуться на путь Будды. От всего сердца произнес он такие стихи:

Казалось, император был тронут этими словами. Лик его смягчился. Таинственное пламя померкло и почти угасло. Августейший образ стал таять и исчез. Куда-то бесследно пропал и оборотень. Луна спряталась за вершины, под ветвями сгустилась тьма, и Сайгё был словно во сне.

Немного спустя занялся рассвет. В светлеющем небе раздалось веселое щебетание утренних пташек. Сайгё прочитал над гробницей еще одну сутру, спустился с горы и вернулся в хижину. Поразмыслив на досуге, решил он скрыть от всех, что произошло этой ночью, ибо без единой ошибки рассказал император о судьбах людей и сроках событий после мятежа Хэйдзи.

Прошло тринадцать лет, и вот осенью третьего года Тисё [33] Третий год Тисё — 1179 год (здесь автор допускает неточность: после мятежа Хэйдзи прошло не тринадцать, а одиннадцать лет). заболел и покинул этот мир Сигэмори из рода Тайра. Тогда Киёмори осмелился поднять руку на императора Го-Сиракава, заточил его в замок Тоба и затем замучил в жалкой хибарке Фуку-хара. Между тем с востока тучей надвинулся Йоритомо, а из северных снегов поднялся Йосинака, И пришлось роду Тайра скитаться по западным морям, пока не отступили они в море Сануки к острову Сидоясима. Много храбрых воинов погибло там, став пищей для рыб и черепах. Наконец их загнали в залив Данноура, что близ заставы Акама, и там младенец император соизволил погрузиться в морскую пучину. Военачальники Тайра тоже погибли все до последнего. Странно и страшно это, но свершилось всё согласно предсказанию без единой ошибки. [34] Свершилось всё согласно предсказанию без единой ошибки. — Призрак императора рассказал Сайге о последнем этапе борьбы между Тайра, одним из сильнейших феодальных домов средневековой Японии, стоявшим у власти в XII веке, и мощным феодальным домом Минамото. К этому времени императоры уже не играли никакой политической роли и были лишь марионетками в руках фактических правителей — крупных феодалов. В 1185 году армия Тайра потерпела тяжелое поражение в морской битве в заливе Данноура, после чего власть в стране перешла к дому Минамото.

После этого гробницу императора убрали драгоценными камнями, резными украшениями и поклонялись здесь его могуществу. Он стал богом, и всякий, кто бывает в этих краях, обязательно приходит поклониться ему.

Не сажай в саду своем зеленую весеннюю иву. Не бери в друзья легкомысленного человека. Ива легко зеленеет, но разве выдержит она осенние ветры? Легкомысленный человек легко вступает в дружбу, но так же быстро о ней забывает. И если иву вновь красит зеленью каждая весна, то легкомысленный человек уже никогда не вернется к тебе.

Жил на почтовой станции Како в стране Хари-ма ученый муж по имени Самон Хасэбэ. Он отличался бескорыстием и бедностью и, кроме книг, которые были его друзьями, не желал иметь ничего. Была у него престарелая мать. Мудростью и благородством она не уступала матери Мэн-Цзы, проводила дни за прялкой и тем кормила себя и Самона. Сестра его была замужем за господином Саё из той же деревни. Этот Саё был весьма богат, но, почитая добродетели семьи Хасэбэ, породнился с нею. При каждом удобном случае он присылал семье Хасэбэ дары, хотя Самон неизменно возвращал их, говоря: «Разве я смею доставлять людям хлопоты из-за своей бедности?»

Однажды Самон посетил соседа. Они разговорились о делах минувших и о делах нынешнего времени, и вот, в разгар беседы, Самон услыхал за стеной жалобный стон человека, терзаемого болью. Он спросил хозяина, кто это, и хозяин ответил: «Этот человек отстал от своих спутников и попросился ко мне на ночлег. Похоже, что он из западных стран и самурай. [35] Самурай — представитель военно-феодального сословия мелких дворян в средневековой Японии. По виду он человек благородный, поэтому я позволил ему остановиться переночевать в моем доме. Но в ту же ночь у него поднялся сильный жар. Он не мог сам ни встать, ни лечь. Первые дни мне было очень жаль его, но теперь я уже раскаиваюсь в своем необдуманном поступке, ибо не знаю, кто он и откуда. Не знаю, как мне с ним быть».

Самон выслушал и сказал: «Поистине печальный случай. Ваше беспокойство вполне понятно. Но как, должно быть, горестно одинокому человеку вот так захворать в пути, каково у него сейчас на душе! Разрешите мне осмотреть его». Хозяин остановил его: «Я слыхал, — сказал он, — что такие болезни прилипчивы. Я даже своим домашним настрого запретил входить к нему. Как бы чего не случилось, если вы зайдете туда».