Дэвид Сосновски - Обращенные

И, наконец, «Экстрим-бальзам» и его аналоги — «Смертельный уровень», «Легкий ожог», «Хрустящие ребра». Количество адреналина в них примерно вдвое превышает уровень, способный вызвать сердечный приступ у среднего смертного. Как человек, отведавший настоящей крови, я могу заверить вас, что эти сорта ничего не имитируют. Они стремятся подстроиться под разгоряченное воображение искусственников, которые мечтают почувствовать, что такое настоящая кровь, добытая во время охоты. И эта разлитая по бутылкам романтическая ложь заставляет мою кровь бурлить от адреналина всякий раз, когда я думаю обо всех бедах, уготованных таким, как Исузу и ее мама.

Черт, я почти чувствую это, хотя лучше знаю, как оно есть на самом деле. Глотайте эту ложь понемногу, но часто, и вы начнете в нее верить. Бары процветают, гиперболизация становится основой основ, и все мы помним — те, кто помнит, и те, кто думают, что помнит, — на что похожа настоящая кровь и что «настоящая» всегда лучше «бутылочной».

Конечно, без этого мифа Исузу никогда не появилась бы на свет. И не находилась бы сейчас в моем боксе в виде картинки в одном из «окошек». Картинки, поступающей с моей веб-камеры, которую можно убрать одним «кликом», когда кто-нибудь проходит мимо. Я не сидел бы здесь, ловя эти короткие вспышки-картинки: Исузу дремлет, Исузу смотрит телевизор, Исузу предлагает свой кошачий корм кому-то невидимому.

— Ну и что у нас плохого? — Спрашивает мой супервайзер.

Я как раз вернулся к просмотру электронной почты и стараюсь не выглядеть виноватым.

— В лаборатории сказали, что образец от тусонских микрокровотворцев чист как свист, — говорю я.

Как все образцы, как всегда. Ваши налоговые поступления… и так далее.

— Хорошо-хорошо, — мой супервайзер кивает, а потом прикладывается к своей кружке с надписью «А ты купил кровь?».

Кривится, словно чистое досье из лаборатории обещает какие-то проблемы. Отчасти так оно и есть — для «микро», которые начали покушаться на долю «макро». «Макро» не получают отчетов из лаборатории. Мы уже обсуждали это. Подсчеты сделаны, кормящая рука осталась неукушенной.

— Ладно, — говорит он. Решение созрело. — Прицепитесь к каким-нибудь деталям, связанным с лицензированием техники, и придумайте повод, чтобы ликвидировать их оборудование.

Он улыбается улыбкой менеджера среднего звена, при этом клыки вдавливаются в его нижнюю губу.

Итак, во имя свободной и открытой конкуренции в рыночной экономике…

— Будет сделано, — отвечаю я, и он возвращается в свой офис.

Его ручка предательски пощелкивает по бутылке «Экстрим-бальзама» — просто невротическая привычка. По крайней мере, мой менеджер так утверждает.

Исузу по-прежнему обитает в маленьком окошке на экране моего компьютера. Я щелкаю квадратик в углу, и окошко заполняет весь экран. Пикселы достигают предельного размера, картинка превращается в творение пуантилиста. Лицо за гравированным стеклом. Исузу корчит рожи перед зеркалом, за которым я спрятал камеру. Зажимает нос, превращая его в свиной пятачок — в точности так, как я показал, — оттягивает нижние веки, проводит варварские эксперименты с уголками своего рта. Потом складывает руку чашечкой, прикрывая челку. Прижимает ладошку плотнее и сдвигает ее чуть вниз, чтобы на лбу появились морщины, после чего растягивает губы в строгую линию. Позволяет своему лбу снова разгладиться — это сопровождается усмешкой, широкой, почти как у сумасшедшего.

Я бросаю взгляд на собственное отражение и замечаю, что копирую выражение ее лица: улыбка против улыбки, хмурая гримаса против хмурой гримасы. Проверяю часы в нижнем углу экрана. Еще два часа. Еще два часа — здесь, а не там. Еще два часа — без-смысла, без-Исузу — прежде, чем я смогу войти в ту дверь у нее за спиной, взъерошить эти волосы, спросить ее, чем она занималась, пока я был далеко, кивнуть, еще раз кивнуть, усмехнувшись, как самый удачливый вампир на свете.

— Нечего смотреть телевизор за счет компании, — произносит голос у меня за спиной.

Я вздрагиваю и поворачиваюсь. Это сотрудница, у которой должность ниже, а с чувством юмора хуже, чем у меня. Это выражается в форме ее команд — она отдает их так, словно является моим начальником.

— У меня перерыв, Синди.

— Я в курсе, — отвечает она. — Дайте подурачиться. Эй, это что, новенький?

В первый момент я не понимаю, о чем она, и не знаю, что сказать.

— Я без ума от Маленького Бобби Литтла, — поясняет Синди, и тут до меня доходит.

ДетТВ.

ДетТВ — это противоположность фермам. В конце концов, вампиры столь же склонны к ностальгии, как кто бы то ни было. А ностальгию у нас вызывает то, что невозможно возвратить: наше детство. В отличие от прежних времен, мы не можем использовать детей как повод покупать игрушки и вновь пережить собственное детство. И в то время как фермы выращивают маленьких Исузу для охоты, которую скорее стоит назвать бойней, ДетТВ выращивает знаменитостей вроде Маленького Бобби Литтла. Вместо того чтобы стать жертвами охоты в какой-нибудь изолированной резервации, дети с ДетТВ играют перед камерами в идеализированных спаленках а-ля пятидесятые. Их ностальгическая прелесть, заключенная в засекреченной крепости, озаряет жизнь бесплодных вампиров во всем мире.

— Я попал, — бормочу я, стараясь поместиться между Исузу и своей сотрудницей.

— Эй, она симпатичная, — говорит Синди, заглядывая мне через плечо. — Немного похожа на меня, когда я была в ее возрасте.

Пауза… и я уже знаю, что за этим последует.

— Я когда-нибудь показывала тебе свои детские фотографии?

Боже, как патетично. Мы оба вновь переживаем детство, наблюдая, как незнакомые детишки растут на экранах наших телевизоров. Детишки, которых многие из нас превратили бы в фаст-фуд, если бы только знали, где, черт подери, они находятся. И, в первую очередь, если это настоящие детишки, а не какое-нибудь творение компьютерной графики или старая видеозапись, выдаваемая за прямой эфир. А если не ДетТВ, то наши собственные детские фотографии. Мы передаем их из рук в руки, воркуем над ними, как голуби, хвастаемся ими, размещаем на рабочих столах своих компьютеров, словно каким-то образом стали собственными родителями.

— Да. Да, Синди, конечно.

— О…

Она кажется разочарованной. Обычно я не настолько груб, но все еще не вполне отошел от потрясения. Меня поймали, когда я предавался мечтам по поводу своей очень личной версии ДетТВ.

— Вы были просто милашкой, — говорю я тоном влюбленного, закрывая окошко.

Синди улыбается, словно расстегивает молнию — это что-то сверхъестественное, так умеет только она: сначала показывается один клык, потом другой.

— Спасибо, — говорит она. И подмигивает. — Да, кстати. Ваша тайна умрет со мной.