Дэвид Сосновски - Обращенные

Но как вы думаете, сколько пиявок заслужил тот, кто убил вашу мать? Вот-вот. На хрен пиявок.

— Откуда столь внезапный интерес в высшей мере наказания? — спрашивает отец Джек. — Легкое увлечение эзотерикой, если не ошибаюсь? Или историей?

— Я просто думаю о некоторых вещах, которые должен сделать, — говорю я и тут же жалею о том, что сказал.

— Ах, какой хороший мальчик… — произносит отец Джек. — Рассказывайте, рассказывайте.

Вот почему я поддерживаю эти отношения. Я использую отца Джека в качестве резонатора своих эвфемистических проблем, а сам, в свою очередь, рассказываю ему истории, до которых он сам не свой — о тех временах, когда вампиры охотились на живых. Отец Джек — «искусственник» последней волны, и эти истории для него что-то вроде порнушки. Когда он пребывает в подобном настроении, он похож на английского профессора, питающего постыдную слабость к черным бульварным детективам с порочными дамочками и прочими клише — то самое чтиво, которое он высмеивает в аудитории или клеймит с кафедры. Но здесь, сейчас, когда он не принадлежит только себе, он сама добропорядочность.

— Это было потрясающе, Джек, — говорю я, чувствуя себя так, словно должен рассказать Исузу очередную сказку на ночь. — Помнится, как-то раз я не смог отправить одного парня на тот свет.

— О нет…

— Честное скаутское. [85] Такую клятву дают в шутку люди, отнюдь не состоящие в скаутских организациях. Он бился на полу, схватившись за свою шею. Потом попытался ползти за мной, чтобы схватить меня за лодыжку. В конце концов, мне пришлось опустить ему на башку шлакобетонный блок.

— О господи.

— Знаете, звук был такой, словно я расколол яйцо. Такое большое яйцо с толстой скорлупой, наверно, страусиное.

Отец Джек кивает. Потирает руки.

И пока мы гуляем, я подкармливаю его новыми кровавыми подробностями происшествия. Отец Джек весь обратился в слух, переживая перипетии этого «Дикого, Дикого Запада» в стиле «вампир». Исузу все еще бранится у меня под ухом. Сейчас я слушаю это главным образом для того, чтобы не упускать ее из виду, но внезапно начинаю замечать кое-какие изменения. Когда вы разговариваете с кем-то лицом к лицу, то сосредотачиваетесь на отдельных словах, на выражении лица, на жестах. Но когда вы слушаете, как кто-то говорит по телефону — говорит не с вами, даже не зная, что вы слушаете, — то начинаете обращать внимание на другие вещи, которые при личном разговоре могут показаться чем-то само собой разумеющимся. Например, тембр, тон, высота голоса. Голос становится абстрактным звуком, вместо того чтобы быть проводником информации, выраженной словами. И то, что раздается у меня в ушах, что передается мне по линии сотовой связи, это сердитое бормотание, эти «на хрен» или «затрахало» — все это говорит мне о следующем: Исузу растет.

Ее голос становится глубже, богаче. Он становится менее детским. Более женственным.

Я не хочу этого знать. Я не хочу этого слышать. И по-прежнему держу руку в кармане. Я иду дальше. Я продолжаю рассказывать. Я нащупываю колесико на своем сотовом и кручу его, убавляя громкость и пытаясь не думать о том, что будет дальше.

Вы можете усмотреть в этом некую иронию. В вопросах, касающихся смерти, вампиры — настоящие мещане. Став бессмертными, они боятся смерти куда больше, чем раньше, когда она была неизбежной. И когда один из нас умирает, эта потеря ужасна, и скорбь оставшихся в живых бессмертных безмерна. Ставший достоянием гласности случай гибели вампира — а достоянием гласности становится почти каждый такой случай, независимо от того, насколько известен был покойный при жизни — потрясает мир в течение многих недель, а иногда и годы. Службы теленовостей пересказывают избранные отрывки трагически прерванного жизненного пути покойного, от рождения до обращения, неизменно умалчивая о последнем, независимо от того, как это произошло и при каких обстоятельствах. Каждый репортер становится Уолтером Кронкайтом, [86] Уолтер Кронкайт (р. 1916 г.) — легендарный телерепортер. Был корреспондентом CBS во время Второй мировой войны. Брал интервью у всех президентов США — от Эйзенхауэра до Рейгана. Репортажи Кронкайта с Северного полюса, из самолета в состоянии невесомости, обо всех космических полетах американских астронавтов и т. д., стали классикой тележурналистики. 22 ноября 1963 года первым передал телевизионное сообщение о выстрелах в Далласе, когда был убит президент Дж. Кеннеди. каждый мертвый вампир — Кеннеди.

Забавный факт. Думаю, по вине СМИ погибло куда больше вампиров, чем по какой бы то иной причине, в том числе в автокатастрофах. Именно СМИ делают самоубийство желанным средством от скуки, от которой страдают многие вампиры. Шумиха — штука чрезвычайно действенная. Только представьте: весь мир будет думать о вас, вы займете место в сердцах и умах миллионов, именно из-за вас каждая капля дождя, которую эти люди увидят в течение ближайших недель, напомнит им о потоках слез. Стоит ли удивляться, что некоторые вампиры-самоубийцы оставляют вместо обычных записок медиа-комплекты с полной биографией и видеозаписями, готовыми для трансляции по телевидению?

Конечно, если вы не знаете, что собираетесь совершать самоубийство, СМИ придется обходиться тем, что есть.

Первого отыскать оказалось нетрудно. Ключевую информацию предоставила мне Исузу: статья, которую она всучила мне, полна косвенных указаний на его «высокое положение» в обществе. Он оказывается скороспелкой и в то время был ростом с Исузу или чуть выше. Именно ему поручили держать ее, когда остальные набросились на ее маму. Он был первым, кого она в ту ночь собиралась проткнуть хлебным ножом — прежде чем наткнулась на вашего покорного слугу, к своему большому удивлению, которое заставило ее остолбенеть.

И как я найду богатого скороспелку среди всего разнообразия мужского населения? Легко. Все, что нужно сделать — это припарковаться напротив «Некрополя» — «джентльменского клуба» уровнем-другим выше тех заведений, которые я имею обыкновение посещать. В скором времени он тоже должен подковылять. Так и есть: проходит несколько ночей, которые я посвящаю разведыванию обстановки, и он появляется.

Он выходит из лимузина с тонированными стеклами, одетый в длинный непромокаемый плащ, полы которого подметают асфальт. Швейцар подхватывает его шляпу, распахивает перед ним дверь и получает пригоршню мятых бумажек.

Несколько минут спустя я обнаруживаю, что наполняю чаевыми чью-то жаждущую руку по пути к соседнему столику. Моя жертва. Моя первая жертва за несколько десятков лет. Я чувствую, как что-то внутри меня поднимается при одной мысли об этом, и приходится напомнить себе, что все затевалось ради Исузу. Чтобы защитить ее, отомстить за нее, а не ради этого восхитительного прилива в моих венах.